Ткнувшись во все заведения на бульваре Сансет, имеющие лицензию на продажу спиртных напитков, он почувствовал себя обескураженным. Он нашел всего одно заведение, где была хотя бы открыта дверь; владелец внутри что-то красил. Большинство же открывались в десять, в полдень или даже позже. Троих барменов Ландерс поднял с постели, разузнав фамилии и адреса в магазинах по соседству; оставались еще четыре бара, закрытые, с неизвестными владельцами — ему не удалось выяснить даже их имена.
Все бармены ему сообщили, с различной степенью раздражения, что они не могут сказать, кто, кроме постоянных посетителей, был у них в прошлую субботу, — откуда им знать? Мужчина среднего возраста, такой-то и такой-то наружности, в очках с очень толстыми стеклами, возможно, на него оказало сильное воздействие небольшое количество спиртного? Нет, они не могут сказать, никого похожего они не помнят.
Раздосадованный, Ландерс подумал, что придется ждать, когда откроются остальные заведения, куда мог зайти Холли, и попытать счастья там. Однако, направляясь к машине, оставленной на боковой улице, он заметил, что «Вики-Вики Гриль», мимо которого он проходил раньше, уже успел открыться. По крайней мере, дверь была распахнута. Ландерс вошел.
— Есть кто-нибудь?
От стойки к нему повернулся полный лысеющий мужчина:
— Закрыто, сэр.
— Детектив Ландерс, отдел по расследованию убийств, — Ландерс предъявил значок. — Вы — владелец, сэр? Работаете здесь? Можете ли вы сказать, кто обслуживал посетителей вечером прошлой субботы?
Полный мужчина заинтересовался.
— Сыщик? Вы? Вы слишком молодо выглядите, мистер. Вы в самом деле сыщик? Ну, все, что могу рассказать… В субботу вечером? В баре? Да, я. Обычно я по субботам не работаю — мой компаньон и совладелец, Кев Мак-Клири, субботы берет себе, но он заболел гриппом. Все от этих дождей. Я обслуживал. А что такое?
— Видите ли, мистер…
— Мойнихан. Роберт Эмметт Мойнихан.
— Мистер Мойнихан, не помните ли вы, чтобы к вам заходил такой вот человек? — Ландерс описал Холли. — Возможно, что на него сильно подействовало небольшое количество спиртного… — С другой стороны, конечно, процент алкоголя в крови…
Мойнихан взволнованно схватил его за руку:
— С беднягой что-то случилось! Случилось, да? Раз приходите вы — сыщик. Бедняга! Я никогда раньше его не видел, но пытался его остановить… Имя у него было какое-то холеное… Холм… черт, он же говорил мне… Холд…
— Холли.
— Холли! Ну да, конечно же. С ним что-то стряслось? Бедняга. Он выпил три неразбавленных виски, понимаете, и я видел, что он к такому непривычен. Совсем. Понимаете? Когда я налил второй бокал, ему захотелось поговорить, как это с некоторыми бывает, знаете, да? — Ландерс кивнул. — Он называл мне свое имя и еще сказал… Господи, он сказал, что ни разу не бывал в баре! Он сказал… дайте-ка вспомнить… сказал, может, стоит завести такую привычку. Сказал, что никогда раньше не понимал, почему людям нравится пить. Я понял, что ему это в новинку, и… еще он сказал, что слепнет. Бедняга. Вот, а когда он выпил третий, я не хотел наливать еще. Такому-то. Я говорю, пусть идет домой, ему и без того хватит. Его так развезло, как другого с седьмой порции или восьмой. Он захотел купить бутылку. Я говорю: нет. Да я бы и в любом случае не продал — это запрещено, вы знаете. Вывожу я его за дверь, спрашиваю, сумеет ли домой добраться, и он вроде тверже стоит на ногах, как продышался-то на улице, и уходит. Это было где-то около девяти часов. Но с ним потом что-то случилось? — Мойнихан покачал головой. — Вот бедолага, черт возьми.
— Пожалуй, мы можем себе представить, что случилось, — задумчиво проговорил Ландерс. — Вы были добрым самаритянином, мистер Мойнихан. Пытались отправить его домой. Однако же… значит, он хотел купить бутылку…
— Я бы ему не продал. Я ему говорил…
— Да. Но, может быть, кто-то другой… — сказал Ландерс.
Итак, вот что вырисовывается. Холли, чрезвычайно редко позволяющий себе пригубить спиртное, в подавленном состоянии — домовладелица слышала, как он после работы вернулся к себе, но снова вышел из дома, — заходит в бар немного выпить. Такого, разумеется, никогда раньше не было, однако теперь известно, что именно так он и сделал. Выпив, он приободрился, почувствовал себя лучше. Счастливее. Неожиданно понимает, почему некоторые пьют больше одной порции виски. И, вероятно, кто-то — хотя они, возможно, никогда не узнают, кто именно, — в каком-то другом баре продает ему бутылку. Поблизости здесь нет винных магазинов, да и в любом случае их владельцы обычно избегают продавать товар пьяным — лишиться лицензии проще простого. А по Холли непременно было бы видно, что он пьян. Во всяком случае, Холли с бутылкой направляется домой. Пьет из нее по дороге? И в конце концов падает — возможно, не один раз — падает, ударившись головой, когда, пошатываясь, бредет к дому. Теряет бутылку. Умудряется взобраться на крыльцо той вдовы…
Не очень для него характерно. Но, имея дело с человеческой натурой, полицейские знали точно: люди совершают самые удивительные, неожиданные, непредсказуемые, нехарактерные и глупые поступки.
Ну что, довести начатое до конца? Поискать бутылку поблизости от того места, где нашли Холли? Во всяком случае, дело можно считать закрытым. Объясненным. Пусть даже в терминах глупой человеческой натуры.
— Спасибо вам большое, — сказал Ландерс Мойнихану.
— Бедолага, — проговорил тот, качая головой. — Что с ним случилось?
На Кортес-стрит обычная процедура опроса соседей ничего особенного не дала. Джейсон Грейс слушал мистера Фреда Доусона, жившего за четыре дома от Марион Дарли. Доусон был ни молодой, ни старый, представлял собой нечто неопределенное и довольно грязное и не жаловал полицейских, Он имел жену и четверых детей, из которых старшему было семнадцать; этот семнадцатилетний — жердь шести футов росту и от полицейских тоже не в восторге. Доусон работал в мастерской по ремонту обуви на Бродвее, сейчас сидел дома с простудой, «Это все проклятые дожди», — сказал он.
— Конечно, мы знали миссис Дарли, — говорил он. — Ну и что? Тут большинство людей знали, кто она такая. Что вовсе не значит, будто мы знаем, кто ее убил. Что? Нет, не припомню, чтоб я ее видел последние два дня.
Жена и дети сказали то же самое. Размышляя о том, что в будний день дети не должны сидеть дома — из школы их всех исключили, что ли? — Грейс вышел и встретился с Пигготтом, выходившим из дома напротив.
— Никто ничего не знает, — сказал Грейс, приглаживая усы, на шоколадно-коричневом лице было написано обычное его выражение циничного довольства.
— Сатана там правит бал, Джейс, — ответил Пигготт. — Однако — в таком вот районе — они, возможно, говорят нам чистую правду. Во всем квартале я не нашел никого, кто жил бы на пособие, похоже, они все работают. Поэтому их не бывает дома — днем либо ночью. Если бы я клялся, — Пигготт, разумеется, был благочестивым методистом, — я бы поклялся в этом. Женщина, дом которой сразу за домом Дарли, убирает по ночам в конторах и никогда не возвращается раньше половины третьего утра. Будь она в то время у себя, могла бы что-нибудь услышать.
— Грустно, — согласился Грейс.
Подошедший сержант Джон Паллисер услышал его.
— Пожалуй, концов мы тут не найдем, если только лаборатория чего-нибудь не подкинет. Невестка наконец сказала, что исчезла сумка Дарли, с которой та всегда ходила. Да в ней не нашлось бы больше нескольких долларов. Таким образом, грабитель вламывается, вырубает Дарли, хватает сумку, оглядывается, видит, что больше ничего ценного нет, и уносит ноги. Не оставив нам никаких зацепок.
— Я бы не поручился, — отозвался Пигготт. — Эта самая миссис Ламповски, которая живет по соседству с другой стороны, кое-что поведала. Она сказала, что миссис Дарли совсем недавно крупно повздорила с мистером Фелкером — его дом рядом, возле дома той женщины, которая убирает конторы, — повздорила из-за всех этих старых журналов, что у нее везде лежат. Он сказал, что может случиться пожар, и они ужасно переругались.