— А начхать я хотел на этот силикоз! — шагнул вперед парень в распахнутом бушлате, — Мне «валюта» нужна. О как! — Он сделал быстрое движение ребром ладони по горлу.
— Не волнуйтесь: закроют завод, работа каждому найдется, — сдержанно глянул на него начальник.
— На мельнице я зашибаю две бумаги, понял? А прикроют завод — опять копейки получать?! — Он говорил Якову Петровичу, но дерзкие, горячие глаза его косились на Шугаева.
На сухих, морщинистых губах начальника неожиданно мелькнула добродушная улыбка. Он потянулся к парню в бушлате и, хлопнув его по плечу, сказал:
— С такой комплекцией, Жернох, ты на любой работе две бумаги зашибешь! Разнюнился…
Женщины прыснули. Жернох оторопело оглянулся, увидел усмешки товарищей и, отпихнув какого-то парня, подался к буфету. Рабочие, посмеиваясь в его сторону, стали расходиться.
— Вот так-то и живем, — не то шутя, не то серьезно пожаловался Яков Петрович. — Сверху начальство жмет, снизу — рабочие. А придешь домой — жена начинает пилить: с детьми не занимаешься. А когда? На газеты и то не хватает времени. А книжку уж и не помню когда в руки брал. То собрания, то совещания, то аварии, а они у нас, при разбитом-то оборудовании, считай, что каждый день…
Со стороны песчаной траншеи донесся рев подъехавшего МАЗа. Требовательно зазвучал могучий сигнал.
— Эх, жизнь! — Яков Петрович швырнул окурок под ноги и заспешил к траншее трудной походкой измученного человека.
Шугаев вдруг почувствовал, как затылок его словно сжали пятерней. Он стал растирать заломивший затылок, но боль не стихала. Он добрел до трамвайной остановки, сел в вагон и попытался успокоиться, прикрыть глаза и ни о чем не думать.
V
Ася Букина, так смело наседавшая на санитарного врача, пришла на цементный почти девчонкой, в сорок третьем, когда его только что построили солдаты. Цемент был нужен для строительства завода, откуда, едва только стоны поднялись, пошел поток снарядов за Волгу, и Ася гордилась, что в победу над фашистами вложила и свою долю труда.
Эта пыльная времянка, холодная зимой и душная летом, наполненная лязгом и грохотом грубых машин, стала так же неотделима от ее жизни, как петлявшая в березняке тропинка, по которой Ася много лет проходила с работы и на работу, как выросший после войны поселок «самстрой», где стоял ее дом, как сам этот дом, добротные стены которого скреплял изготовленный ею цемент. На заводе она знала все, каждый закуток в лабиринте всевозможных пристроек, каждую доску пола в транспортерной галерее, который ей приходилось подметать после каждой смены. Она была мотористкой, и в ее больших, мозолистых руках перебывали рычаги и кнопки пускателей всех механизмов, за исключением, быть может, мельниц: их доверяли самым сильным рабочим, таким, как муж ее Родион…
Нельзя сказать, чтобы Ася привыкла к раздражающему действию пыли, просто она забывала о ней за работой, как забывала о грохоте машин, которыми управляла. Но когда ей случалось бывать в соседних цехах, в столярном например, с его неохватными просторами, обилием света, льющегося из высоких окон, и запахом свежих стружек, или в новом газобетонном, где, как в предбаннике, пахло парком, а бетонщицы щеголяли в белых косынках, ее разбирала досада за свой цементный, и на собрании с острого ее языка срывались резкие слова по адресу начальства. Обыкновенно дело все кончалось тем, что ставили еще два-три вентилятора, меняли стертые, полуразбитые кожуха шнеков и элеваторов, и все шло по-старому, потому что средство от пыли было одно: выстроить новый цех. Но его почему-то не строили, а все только обещали из года в год…
И вдруг откуда-то взялся этот длинный и худой, как жердь, санитарный врач… Бывали тут и до него разные. Ходили, смотрели, качали головами, составляли акт и пропадали на год, на два. Раз даже Яка Петровича штрафанули на десятку, как будто он не ту же пыль глотал. А этот на другой же день, как цех осмотрел-облазил, с утра пригнал на цементный новенький, цвета слоновой кости, автобус без окон, а в нем оказался рентген-аппарат, и все три смены — силком заставляли, кто не хотел, — прошли через руки врачей. Так объявились силикозники. Но и тогда не особенно взбудоражились рабочие: мало ли чего не случается. Поговорили, посудачили — стали забывать длинного врача, а вместо заболевших сейчас же заступили новенькие, пятеро демобилизованных парней. И Ася тоже думала, что тем все и кончилось, как вдруг, придя сегодня на завод, увидела толпу взбулгаченных рабочих у закрытых дверей: Жернох матерился и грозил пооборвать какие-то пломбы, а Як Петрович его успокаивал. И хотя часа через три, как только позвонили с треста, Як Петрович, сразу помрачневший, снял печати с дверей и с рубильников, и цементный пошел, настырность «длинного», прибежавшего на завод, встревожила Асю, и это она подбила бригаду спросить у него без утайки, чего тот добивается. И узнав, что Шугаев и вправду надумал закрыть завод, Ася растерялась.