Но то было в прошлом. Теперь, когда он, охладев, расстался с этим увлечением, он вспоминает о прежних временах со смешанным чувством грусти и добродушного тщеславия: вот, мол, нет меня, и самодеятельность развалилась…
И все же слава Лени Маркина-артиста до сих пор живет в НИИ как предмет неистощимых разговоров, и среди тех, к кому он заходит поболтать, нет-нет да найдется кто спросит:
— Леонид Сергеич, а помнишь вечер в таком-то году? Ну и давали вы тогда дрозда, зал содрогался от хохота! — И начинаются воспоминания, которые бальзамом растекаются по сердцу Маркина.
Потом вдруг кто-то скажет:
— Что же ты, Леня, взялся бы опять за самодеятельность! У комсомолии не ладится без тебя. Сам видишь, какие дохлые вечера пошли.
Леня Маркин польщенно улыбается, но отрицательно качает головой:
— Не… не…
— Ну почему же нет?
— А!.. кому теперь это надо…
— Ты уж признайся: докторскую делаешь втихаря?
Леня Маркин и виду не подаст, что ему неприятен этот вопрос, и сразу же переключается на анекдот:
— Слышали анекдот о докторской?
— А ну…
— Старик профессор встречает своего давнишнего ученика, уже кандидата. А у того в руках огромный, раздувшийся портфель, того и смотри, по швам лопнет. «Что, — показывает на портфель профессор, — докторская?» — «Нет, — уточняет ученик, — ветчинно-рубленая!..»
Ребята гогочут, и вместе с ними смеется Леня.
Иногда он заходит к заведующему какой-нибудь лабораторией и, про себя позавидовав его отдельному кабинету, заводит разговор. Маркин знает: с солидными людьми и разговоры должно вести солидные. Поскольку ограниченных фанатиков науки среди больших ученых — единицы, то редкий из руководителей лабораторий не имеет своего серьезного хобби, и Леня Маркин, понемножку всем интересующийся, любителя литературы расспросит о журнальных новинках и о частной жизни писателей, меломана попросит просветить его по части музыки, заядлый театрал расскажет ему о нашумевшем спектакле, а любитель политики прочтет импровизированную лекцию о международном положении с такими деталями и таким блестящим анализом, который не всегда услышишь и по радио.
Пополнив запас своей эрудиции, Леня Маркин направляется в столовую, потому что время — обед.
После плотного обеда в профессорском зале включаться в научные занятия особенно тяжело. От желудка приятное тепло разливается по всему телу, мягко вступает в голову, туманит глаза, и веки Маркина грузнеют. Несколько минут он мужественно борется с дремотой, потом не выдерживает: облокотившись о стол, подпирает щеку и лоб своей широкой развернутой ладонью и, приняв позу углубленного в чтение человека, сам, пользуясь тем, что сидит спиной к сотрудникам и дверям, погружается в сладкую, чуткую дрему.
Обыкновенно стук двери или громкий вопрос мгновенно выводит его из сонного забытья. Леня вздрагивает, шелестит для вида страницами и, чувствуя, что не додремал, вновь закрывает глаза.
Никаких угрызений совести за такое времяпрепровождение Леня Маркин не испытывает, так как убежден, что не вздремни он эти несколько минут, не приведи себя в нормальную форму, производительность его труда резко бы упала, и ему, конечно, трудно возразить. В самом деле, чуточку вздремнув, он ощущает необычайный прилив энергии и, бодро поднявшись, «дозором обходит владенья свои»: поинтересуется у ребят результатами экспериментов, подискутирует с ними по этому поводу, даст «цэу» о направлении дальнейших исследовании и отправляется взглянуть, чем занимаются лаборантки.
Лаборантки Лени Маркина — молодые девчонки, студентки-заочницы. Они ценят шутку и веселое словцо, и шеф никогда не упускает случая позубоскалить с лаборантками, тем более что среди них ведь есть и хорошенькие, а Леня Маркин любит красоту. Взглянув затем в окуляр микроскопа на структуру клетки какого-нибудь гибридного злака и полистав рабочие журналы, он уходит к себе, с удовлетворением сознавая, что нравится помощницам. И он им действительно нравится демократизмом и благодушием, и они вовсю используют его доброту, без конца отпрашиваясь по своим делам… За глаза они ласково зовут его Ленечкой…