Тут до слуха Ягодкина донесся странный звук жужжания, идущий сверху. Ягодкин возвел глаза к небу и увидел снижающийся к лесу самолет, похожий на летящий крест. Ягодкин стал вглядываться в него, пытаясь угадать тип самолета, как вдруг жужжание прорезал тонкий, стремительно растущий свист. И прежде чем Ягодкин осознал, что означает этот свист, с поляны раздался истошный вскрик сержанта:
— Воздух!!!
Взгляд встревоженного Ягодкина упал на поляну: сержант и долговязый Тишкин опрометью убегали к лесу, туда, где за деревьями мелькали белыми рубашками тоже убегающие Писаренко и артиллерист.
— Ложись! — просипел над ухом командира Жмакин и, пихнув его в плечо, упал на живот.
Ягодкин послушно лег, не вполне понимая, что, собственно, происходит, но пронзительный, врезающийся в воздух свист, от которого в ушах у него засвербило, вдруг сжал его сердце предчувствием неотвратимой страшной беды. И в ту же секунду рванула на поляне бомба, рывком вздыбив над собой развороченную землю.
Земля под Ягодкиным грубо дернулась, как будто собираясь сбросить припавшего к ней человека, сбросить и отдать во власть той жестокой, сокрушающей силы, которая прокатывалась по поляне, грохоча разрывами и с визгом швыряя стальные осколки. Дикий, первобытный ужас, обуявший каждую клетку тела Ягодкина, судорожно вдавливал его грудью, лицом, руками в эту дергающуюся, из стороны в сторону ходившую землю, и в том его единственном, не атрофированном страхом уголочке мозга, который был еще способен мыслить с лихорадочной безудержностью билась лишь единственная мысль: что вот-вот сейчас, сию секунду эта дикая грохочущая сила накроет его и последнее ощущение, ощущение животного ужаса, сдернется мраком исчезновения. И когда его взрывной волной, как смятую бумажку, отшвырнуло в лес, юзом протащив лицом по выступающим корням сосны, он сказал себе: «Все! Конец!» И это был действительно конец — конец бомбежки. Хаос смертоносных ударов прервался. Но в ушах полуоглохшего Ягодкина, ничком лежащего под сосной, все еще плясал бешеный грохот разрывов, а в зажмуренных глазах все еще взвивались кверху черные султаны земли.
Наконец, до скованного страхом сознания его дошло, что вся эта пляска смерти — внутри его, а не снаружи, и что сам он жив и, кажется, даже не ранен. Он открыл глаза и, повернув голову, увидел Жмакина, бредущего к поляне. Ягодкин заставил себя встать и, пошатываясь, чувствуя дурноту и глухие пробки в ушах, бессознательно двинулся за Жмакиным, едва волоча свои обмякшие, дрожащие ноги.
Как во сне прошел он по поляне, изуродованной зияющими мрачной чернотой воронками, и машинально остановился, потому что остановился Жмакин. Они стояли у огромной рваной воронки, вокруг которой на стороны завалились полуискромсанные взрывом деревья. Нечеткий, подернутый туманом взгляд Ягодкина вдруг различил склонившихся у края воронки незнакомых красноармейцев в белых рубашках. Вот они поднялись, и на руках у них Ягодкин увидел и узнал рослого артиллериста, что рубил березу. Глаза у него были закрыты, но, был ли он мертв или жив, Ягодкин не разглядел. Товарищи уносили его в глубь леса, тыкаясь плечами о деревья и поругиваясь (Ягодкин расслышал только слова «гимнастерки» и «демаскировка»).
Тут Ягодкин заметил широкую спину Жмакина, опустившегося на колени. Разгребая землю, он что-то выкапывал из откоса воронки, и это показалось странным Ягодкину. Он заглянул ему за плечо и вздрогнул: этим «что-то» оказался Писаренко — уцелевшая голова и окровавленный обрубок торса было все, что осталось от Писаренко. Не оборачиваясь, Жмакин коротко что-то сказал, кивнув на другую сторону воронки, и Ягодкин, не расслышавший его и ничего не понявший, побрел как лунатик, туда, куда кивнул Жмакин. Он сделал несколько шагов по левому краю воронки и здесь, между деревьями, увидел Тишкина, боком распластавшегося на траве. Скрюченные пальцы левой вывернутой руки его были схвачены синевой, а на серой небритой щеке, как гигантская слеза, висел на розовой ниточке нерва вырванный глаз. И вдруг Матвея Тишкина стало заволакивать колышущейся мутной пеленой, и ничего, кроме этой пелены, Ягодкин не видел. Ноги у него подкашивались, и, чтобы не упасть, он прислонился к березе. Ему хотелось бежать из этого проклятого места, но не было сил для бега. Он судорожно смял свое лицо рукой, и это несколько встряхнуло его. Открыв глаза, он увидел Жмакина, бредущего правым краем воронки. Он шел, пристально вглядываясь под ноги и по сторонам.