— Завод работает, — сквозь вздох сказал Шугаев.
— А! Так вы сняли пломбы? — скорей обрадовался, чем удивился Коркин.
— Я не снимал. Гребенщиков распорядился сорвать…
Две-три секунды Коркин молчал, после чего сказал с наигранной бодростью:
— Одним словом, я вас прошу в следующий раз такие вопросы согласовывать… А Готлиб, он скоро вернется?
— Через три недели.
— Ага, ну ладно. Всего доброго.
Положив трубку, Шугаев вдруг почувствовал страшную усталость и обрадовался, увидев машинистку Вику, скользнувшую в кабинет с пачкой свежих газет. Положив перед Шугаевым газеты, она спросила, одарив его свойским взглядом:
— Дмитрий Яковлевич, можно пораньше смыться? Мы в театр с девчонками собрались…
Он посмотрел на ее некрасивое, но милое юной своей непосредственностью лицо и улыбнулся:
— Конечно.
Проводив глазами Вику, он развернул городскую газету. Рассеянный взгляд его, блуждающий по столбцам, наткнулся на знакомую фамилию — «В. Орлик». За этой подписью давалась небольшая заметка. Шугаев прочитал ее и грустно усмехнулся: Орлик, не жалея эпитетов, славил цементников за хорошую работу. В каких же условиях делалась эта работа, Виктор даже словом не обмолвился, и это рассердило Шугаева. Он мог понять Гребенщикова, Коркина — план для них был всё, — мог понять затурканного Якова Петровича, но понять позицию Виктора — этого он не мог.
VII
Едва открылась дверь и он увидел ладную фигуру Орлика в кремовой безрукавке, услышал традиционное «Привет, старик!», он и думать забыл о досаде на друга и в комнату провел его, искренне радуясь встрече.
На столе в приглушенном свете трубчатой люстры сверкали высокие рюмки, стояли тарелки с закусками, и в середине красовалась бутылка марочного вина.
— О-о! — взглянув на стол, произнес Орлик и, подойдя к кухне, нырнул головой в дверной проем. — Салют, Эмма!
— Эм, как там у тебя? — спросил Шугаев, из-за плеча Виктора заглядывая в дверь, откуда несся соблазнительный запах жареной картошки.
— Берегись! — весело крикнули в кухне.
Орлик отскочил к стене и в шутливом испуге замер, пропуская Эмму, которая с торжественностью пронесла и поставила на стол блюдо румяной картошки с мясом, приправленных зеленью.
— Фирменное блюдо Шугаевых, — улыбнулась она Виктору и устало опустилась на стул, — Садитесь. Валерку я уже покормила. Он в футбол гоняет…
Шугаев с Орликом сели за стол, и Орлик, потянувшись к бутылке, вскинул ее к глазам.
— О! Цинандали!.. Не возражаешь? — посмотрел на Шугаева и сам стал разливать вино по рюмкам, оживленно болтая. — Знаете, други, а ведь мой очерк о Королеве — помните, аппаратчик цеха У-2? — первое место взял на конкурсе. Конечно, все эти конкурсы — ерунда, а все же приятно. Сегодня редактор поздравил и чуть слезу не уронил: «Я так рад за вас, Виктор Саныч!» — Пародируя редактора, он мимикой и голосом изобразил наигранную искренность, рассмеялся, покрутил головой и шлепнул себя по колену.
Эмма с дружеской усмешкой взглянула на него поверх поднятой рюмки:
— Ладно уж. За твой успех, лауреат!
Орлик картинно выкатил грудь и сделал блаженную мину. Он пил вино мелкими глотками, смакуя и приговаривая:
— М-м! Питие богов… Умеют делать, умеют…
Шугаев собрался было заговорить о сегодняшней газетной заметке, но, посмотрев на Орлика, смолчал, подумав, что это только так, на первый взгляд, Орлик выглядит удачливым, веселым человеком, а если повнимательней вглядеться, увидишь и горестно опущенные уголки рта, и наступающую проседь в смолисто-черных волосах, и беспокойный блеск в живых глазах, и станет ясным, что все его манеры жизнерадостного человека не больше как обыкновенное бодрячество, скрывающее горечь постоянных неудач…
Орлик исколесил всю Россию, в каких только газетах не работал: от областной казанской до районной в каком-то сибирском далеко; года на два вообще уходил из газеты — в рабочие геологоразведки — и все это время писал. Писал он много, подвижнически, но вырваться из разряда «провинциальных» журналистов так и не мог. И когда Шугаев и года три назад обосновавшийся в здешнем же городе Орлик встретились и на радостях выпили, Виктор признался со вздохом: «Жизнь моя, старик, похожа на отчаянную гонку, на изнурительный бег. Вот уже сколько лет я ловлю удачу, рвусь, как в беге на дистанцию, вперед, вижу временами финишный аншлаг и вдруг начинаю понимать, что бег мой — бег на месте… И какая там разница: бездарь я или просто неудачник! Давай лучше шлепнем, старик!..»