— Чего надо?
— Слушай, друг, открой, пожалуйста! Совсем замерз! — крикнул через дверь Савиди.
— Мы ночевать не пускаем. Ступай своей дорогой!
— Ты смеешься? Какой дорогой? Тут зги не видать, в этом буране…
— Уходи, уходи! У меня куча детей и жена болеет.
— Да пусти хоть в сени!
— Ступай, тебе сказано! Не пугай детей!
— Да замерзну же я!
— Давай проходи, человек. На другом конце живут братья Савиди. К ним просись.
— Да это же я и есть Савиди! Костя Савиди!
Но тяжелая дверь избы уже стукнула обратным стуком, и, сколько ни бил кулаком Савиди, сколько ни кричал охрипшим голосом, хозяин не вышел.
Шагнуть с крыльца в ту минуту было почти равносильно тому, что прыгнуть с палубы корабля в пучину бушующего океана, — буран набрал уже полную силу. Савиди вдруг кто-то схватил и, окачивая с ног до головы пластами леденящего, хлесткого снега, как по волнам, зашвырял с сугроба в сугроб. Он уже не чувствовал ни рук, ни ног. От морозного ветра череп его заломило пронзительной болью. Сколько раз его так швыряло в бешеной круговерти и мраке бурана, он не знал. Внезапно каким-то чудом волна свистящего снежного вихря кинула Савиди на чье-то крыльцо. Он ударился головой о закрытую дверь и, вцепившись в скобу, поднял себя на ноги. Потом отдышался и что было сил несколько раз ударил замерзшей, не чувствующей рукой в полотно двери.
— Кто там?! — ответили за дверью резким голосом с нерусским акцентом.
— Савиди я, — прохрипел Костя. — Открой скорей, погибаю…
— Какой Савиди?
— Костя Савиди, брат Леши и Коли Савиди.
— Не дури! Что я, голос Савиди не знаю.
— Говорю же тебе, Савиди я! А голос охрип у меня от мороза и крика. Полчаса стучусь по домам, и никто не пускает.
— Никакой ты не Костя. Костя дома спит. Ступай отсюда!
— Негодяй ты! Трус! — гневно закричал Савиди. — Открой сейчас же!
— А ну пошел отсюда! — Человек за дверью матерно выругался.
— Сей-час же пус-ти! — бился плечом о темную дверь и кричал Савиди. — Открой, негодяй, а не то разломаю дверь, докажу, что я Савиди.
Внутри вдруг стукнули в дверь чем-то железным, и испуганный голос хозяина отрубил:
— Уйди! Пристрелю!
Костя сразу как-то обмяк от этого вскрика. Его охватила усталость, и обида судорогой сжала горло.
— Эх, ты! — горько сказал он тому, за дверью, и снова нырнул в пучину морозного, снежного урагана.
Ползком пробираясь через двор, он внезапно уткнулся в бревенчатый сруб, от которого пахло навозом. Он понял, что это хлев, и обрадовался: животные не пожалеют человеку места и немного тепла. Но на дверях и здесь нащупал Костя огромный замок, а крыша была из железа. Нет, пробраться в эту крепость не было никакой возможности обессиленному человеку. Окоченевшими руками шаря в снежной мгле по углам и стенкам пристроек, он наткнулся на чей-то штакетник и собрался перелезть через него, как вдруг, как будто бы из-под земли, вырвался ему навстречу злобный лай собаки, и, пробивая свист бурана, завизжала стальная цепь. Савиди отшатнулся и свалился в сугроб. Он лежал, уткнувшись лицом в заскорузлые рукавицы, и обессиленно плакал. Его душила злая, горькая обида, и эта обида вдруг сковала его полным безразличием ко всему, что не было причиной этой обиды… Где-то, как далекий сон, мелькнула мысль о Варе, еще о чем-то добром, хорошем, и тотчас отстранилась другой, четкой и ясной мыслью — мыслью о мести. И он, который никогда и никому не мстил, решился отомстить.
«Раз собака кинулась с той стороны штакетника, значит, там дворы, — сообразил Костя, — а улица по эту сторону. Выходит, я — на улице. Ладно…» Штакетник ставили вдоль улицы, между фасадами. Он поднялся и, шаря рукой по верхушкам штакетин, двинулся вдоль забора. Скоро он ткнулся в угол кирпичного дома. Он не знал, чей это дом, кажется, там жил хозяин с ружьем, а может быть, и не он, — Косте это было теперь безразлично. Двигаясь по-над стеной, приваленной сугробами, он головой задел за доску ставня и остановился. Теперь было нужно собраться с силами.
Холода он уже не чувствовал, а чувствовал странную, тяжкую вялость во всем своем теле. Сунув рукавицу меж колен, он вытащил одеревеневшую руку и принялся кусать ее. Рука немного оживела. И вдруг в расщелине ставня он увидел красноватый свет керосиновой лампы. Но спят там или не спят, было уже нее равно для Савиди. Если спят, он их разбудит. Он собрал остатки сил и, ударяя кулаком в дребезжащую ставню, крикнул хриплым, отчаянным голосом: