И все-таки Шугаев верил в его звезду.
— Сегодня я бы не возражал выпить чего-нибудь покрепче, — сказал Шугаев.
Орлик живо обернулся:
— Случилось что-нибудь?
— Разве не слышал? Пломбы ведь сорвал Гребенщиков.
— Опять пылят?! — вскрикнул Орлик, словно даже радуясь.
— Пылят, — вздохнул Шугаев.
— Какие пломбы? — посмотрела на Шугаева Эмма. — Что там у тебя стряслось, Митя?
Он редко посвящал жену в служебные передряги.
— Видишь ли, — с насмешливой улыбкой стал объяснять Орлик, — Дмитрию надоела мирная жизнь, и он решил схватиться с управляющим трестом Гребенщиковым: взял и опечатал цементный завод — там несколько случаев силикоза обнаружено, — Орлик ухмыльнулся и прищурил глаза. — А Гребенщиков только пальцем шевельнул — и пломбы полетели, как в мультфильме: пах — и нет!
— Ну и самодур ваш управляющий, — сказала Эмма.
— Да какой он самодур? — качнул головой Орлик. — Просто человеку строить надо, а Дмитрий хочет, чтобы он закрыл цементный завод, но это же ахинея!
— Почему ахинея? — удивилась Эмма.
— Потому, что закрой Гребенщиков завод — сроки строительства полетят ко всем чертям. А за такое дело всыплют ему по первое число, могут даже с работы снять.
— Что же ты собираешься делать? — спросила Эмма.
Шугаев пожал плечами.
— Как что? — с серьезным видом сказал Орлик. — Например, он может… штрафануть Гребенщикова, — и, сделав выразительную паузу, хохотнул, — на десятку! На большую ведь сумму им не разрешают штрафовать.
— Тебе бы только поерничать, — нахмурилась Эмма. — Нет бы помочь другу. Ты же пресса!
Сегодня она казалась Шугаеву особенно молодой. И в который раз Шугаев удивился, как это Эмма за долгие годы нелегкой семейной жизни и нервной работы учителя сумела сохранить ту милую женственность, которую он так любил в ней. «Вот уж тут мне действительно повезло», — подумал он растроганно.
— Любопытно, а что бы сделала ты, окажись на месте Дмитрия? — с иронией допытывался Орлик. — Только не забудь, что Гребенщиков — один из самых влиятельных людей в городе, да и не только в городе. Он вон на свое летие орден отхватил!
— Я? — серьезно посмотрела на Орлика Эмма. — Да я бы… я в суд на него подала!
— Ой, держите меня! — Орлик откинулся на спинку стула, и плечи его затряслись от смеха. — Вот что значит женский ум, Дмитрий, — покачал он головой.
— А что, это мысль, — с улыбкой поддержал жену Шугаев. — Кстати, должен тебе сказать, что по статье сто сорок Уголовного кодекса виновный в нарушении правил охраны труда может быть приговорен к тюремному заключению… да-да, на срок до трех лет.
— А ты сперва докажи его виновность. У него найдется тысяча оправданий.
— Митя! — спохватилась Эмма. — Хозяин называется. Что же ты не наливаешь?
Шугаев с покаянной поспешностью стал наполнять рюмки. И странно, то ли от разговора, то ли от хорошего вина тяжесть, весь день лежащая на душе, вдруг стала отпускать его, и, обращаясь к Орлику, он вполне дружелюбно, без всякого желания укорить спросил:
— Послушай, Виктор, а какого дьявола ты дал заметку в газету?
— Какую заметку? — не понял Орлик.
— О цементниках…
— Ах, эту! — Орлик небрежно усмехнулся. — Это так… дежурная заметка. Позвонили из парткома треста, попросили отметить ребят… — И, встретив укоризненный взгляд Эммы, которой Шугаев показывал эту заметку, обиженно заморгал глазами. — А что тут такого? Ребята потрудились дай бог! Почему же их не похвалить? Похвала нужна, как смазка для колес…
— Для них куда полезней был бы фельетон, который ты грозился написать, — сказала Эмма. — Как ты его собирался назвать? «Пыль и план»?
— Да ладно вам, старики! Что вы на меня напали? — Орлик развел руками. — Фельетон… фельетоном, я его сделаю. А заметка — сама собой…
— Эх ты, Аника-воин! — рассмеялась Эмма, вставая. — Пойду приготовлю кофе.
— Кофе — это замечательно! — воскликнул Орлик, но по его лицу пробежала тень беспокойства. — Ну что, старик, шарабабахнем?
Он чокнулся с Шугаевым, прислушался к жалостливому звону хрустальной рюмки и, уже не смакуя, выпил. Потом вскочил и, сунув руки в карманы своих светлых брюк с четкими стрелками, заметался по комнате, от стола к балконной двери и обратно.
— Думаешь, я не хочу или боюсь писать фельетон? — расстроенно бросил он Шугаеву. — Ни черта ты тогда не понимаешь! Чтобы фельетон прозвучал, его нужно делать злым, понял? А писать в обтекаемой форме — дохлое дело! В лучшем случае трест пришлет покаяние: критика признана правильной, меры будут приняты. И все пойдет по-старому. Только ты не знаешь нашего редактора, старик. Для него совершенно неважно, о чем написано и как написано. Важно другое: что об этом скажут там! — Орлик вскинул глаза к потолку. — И легче тонну бумаги сжевать, чем переубедить этого человека с его «как бы чего не вышло»!