— Товарищи! Прошу внимания! — У старшого на горле жила взбухла. — Сейчас поедем…
Кто во что понес:
— Как, опять ехать?!
— Лучше скажите, когда нас кормить будут…
— Да тише же! Я не могу всех перекричать…
Пока босоголовый надрывался, Захар Кузьмич из толпы незаметно выбрался, прибочась к ограде, закурил. Думки же его про клуни: наряд с прорабом расценить, насчет тонкомеру, гвоздей закинуть удочку…
Вдруг на площадь вкатила полуторка. Возле институтских тормознула с пылью: Мишка вернулся из города. Бахнул дверцей, идет к нему. По шаткой походке заметно: умаялся парень, а рожа веселая.
«Привез, что ли?» — загадал Захар Кузьмич. Мишка посулил добыть ему у знакомца резину для мотоцикла, тексропные ремни для комбайна.
Мишка, подойдя, руку, как чемпион, вскинул:
— Кузьмичу!
— Здорово, голова… Достал?
— Спрашиваешь! Резина новенькая, только на склад поступила.
— А ремни?
— Чин чинарем! Две штуки.
— Сколь с меня?
— Деньги, Кузьмич, тот человек не берет. Мясом платить треба.
— Вон как!
— А ты думал! Полста килограммов. Что, не пойдет? Как хоть, могу назад отвезти, завтра опять в город еду.
Деньги Захар Кузьмич приготовил — не свои, правда, липовый наряд пришлось закрыть — и того, что мяса потребуют за запчасти, не ждал. Теперь угрюмо прикинул: «Что липовый наряд закрыть, что за эти же деньги мясом заплатить — беда немного больше, а ремни тексропные — считай, прибавилось два комбайна. Да и мне без мотоцикла, что казаку без коня».
— К Агафье утром подъедешь. На столовую выпишу.
— Вот это деловой разговор. Ящик со льдом будет?
— Будет, будет.
— Тогда порядок. — Мишка подмигнул. — Куда баллоны-то?
— Домой ко мне завези…
— Захар Кузьмич! Мы вас ждем! — это институтские.
Они в кузове толкутся, скамейки валяются на земле. Управляющий заторопился:
— Ну, спасибо тебе, голова, — сказал.
— Мне это раз плюнуть.
— Заходи, когда что…
— Лады… Ну, бывай, Кузьмич.
Едва Кузьмич на машину взлез, а уж Мишка пылит-газует через площадь. И ЗИЛ моментом загудел, дернулся, затряс кузовом. Захару Кузьмичу, притулившему ноги у борта, институтские мужики кто на плечи, кто на спину руки положили, вроде бы придерживают, а и сами держатся за него.
Ветер закрепчал. Девки у кабины сбились. Шляпы тянут на висок, а верещат и тут, хоть ихние слова ветром теребит:
— За…ар…у…мич, а клуб у… ас есть?
— А кино…асто …ы…ает?
Старшой в ухо орет:
— Наших мужчин больше всего интересуют клуни…
— Клуни каждая длиной пятьдесят метров! — Голос у Захара Кузьмича дребезжит от тряски. — В ширину — десять… А клуб есть, и танцы бывают…
Парень какой-то, с бородкой, перебросил со смехом:
— Так что, девочки, вечерний досуг заполним танцами… под балалайку…
— …и кино крутят чуть не каждый день.
Управляющий толкует, сам глазами институтских обегает: «Сладят ли клуни-то? Больно уж интеллигенция…»
О-оп! Вот так тормознул: девок на кабину завалило, мужиков и Кузьмича с ними — на девок. Санпост. У шлагбаума тетка Анна. На столбе Игнашкина жестянка: «Стой! Ящур! Штраф 20 руб.»
Босоголовый соскочил всех скорей.
— Товарищи! Прошу всех сделать дезинфекцию. — И, как тетка Анна показала, затоптался на мокрых опилках. — Не пугайтесь, это всего лишь раствор каустической соды.
Как старики, полезли из кузова, ворчат. В опилках, однако, топчутся все. Погрузились, дальше поехали.
Из-за взгорка вынырнул скотный: за карантинным пряслом черные кучи навоза, вздыбленного бульдозером. Бетонные арки голым порешетом сквозят — солому с коровников пришлось скормить, — только стенки высятся саманные, как после пожара.
Слева от шоссейки показался ток. Старотесовые склады, прижатые к земле древние клуни. Солома на крышах до серости иссохла. Захар Кузьмич мотнул подбородком:
— Клуни там вон, на току, ставить будем.
Институтские молчат, только головы чуть повернули, и опять глазами целят вперед: села ждут.
А оно вот — только на взгорок вкатили. В низком солнце хорошо видно: беленые мазанки вперемежку с избами, с тополями, с березами, — широко, перед всем горизонтом, раскинулась Белоярка. Из труб кое-где дымок накосую тянет. А вдали интернат двухэтажный маячит: и ловко же его покрасили — в бурый помидор.
Машина под изволок катит гонко, и тряс приутих. С краю села, у самой шоссейки, стоят две кирпичные коробки. Захар Кузьмич поглядел на них, усмехнулся в который раз: в год по два двухквартирных дома сдает прораб отделению. Ежели так строить, мазанки до коммунизма достоят.