И потом, нужно быть реалистом, черт возьми! — Орлик остановился и сделал резкий поворот в сторону Шугаева. — Ну как ты не поймешь?! Один человек не властен изменить сложившуюся… ситуацию, не властен! Пора уразуметь наконец… Всему свое время. Вот станут строить новый цемзавод, тогда и берись за свой санитарный надзор с самого первого дня!
— Ты что-то не то говоришь, Виктор, — сказал Шугаев, покручивая длинную ножку рюмки и задумчиво глядя на сверкание хрустальных граней. — Ты забываешь о тех, кто лежит сейчас в больнице с силикозом… В пятницу я был там. Одному из них будут делать операцию. Он уже знает об этом, и его лицо… Оно стоит у меня перед глазами… Я уже несколько дней места себе не нахожу. Стоит мне подумать об этом, вообще, о своей работе — и жизнь кажется мне какой-то… ущербной, что ли…
— Вздор! — перебил его Орлик. — У тебя замечательная семья, дом — полная чаша, сам ты честный, справедливый парень. Какого же ляда тебе еще нужно?
— Нет, — Шугаев покачал головой. — Человек, мужчина во всяком случае, не может жить лишь этим — семьей и домашним уютом…
— Чем же еще должен жить мужчина? — с усмешкой спросил Орлик.
— Работой, конечно. И работа должна приносить ему… ну, если не радость, то чувство удовлетворения хотя бы. А этого-то у меня и нет…
— Но почему, старик?! Если ты любишь свое дело, то сам процесс работы должен доставлять тебе удовлетворение…
— Ошибаешься. Удовлетворение может доставить только результат работы. А у меня он?..
— Разве ты мало делаешь как санитарный врач?
— По мелочи вроде бы и немало. Да все это так… суета сует. А вот когда мне встретилось большое, настоящее дело — ты хочешь, чтобы я спасовал перед ним?..
— Ну, милый, через себя не перепрыгнешь!
— Нет, Виктор. Человек должен, понимаешь, должен, хоть раз в жизни, попытаться прыгнуть через себя… — Он посмотрел на Орлика, который стоял перед ним, покачиваясь и насмешливо улыбаясь. — Я все чаще вспоминаю тех, кто даже в трудные времена не боялся лезть на рожон… А я все жду чего-то, каких-то улучшений, на что-то надеюсь… Только, кажется, и мне пришла пора. Мне тридцать с небольшим, сил у меня достаточно. Я хочу… я должен преодолеть себя и доказать, что и я, обыкновенный человек, непробивной и несмелый, тоже способен полезть на рожон, хотя бы для примера, потому что жить просто так, чтобы жить и служить, я не могу и не хочу…
— А что ты можешь? Что?! — И Орлик вопрошающе потряс рукой перед Шугаевым. — Ты что, Гребенщикова собираешься свалить?
— Гребенщиков мне не нужен. Я добьюсь, что развалюху цементный закроют. Добьюсь, чего бы мне это ни стоило. И для начала пойду в горком, к Захарову… Я расскажу ему…
— Ну и что?! — перебил его Орлик. — Ну, всыплют Гребенщикову. А дальше что? Ведь горком же не прикажет ему закрыть завод. В конце концов ведь именно Гребенщиков отвечает за стройку. И, случись, сорвутся сроки строительства, нагорит не только Гребенщикову, Захарову тоже достанемся… Да пойми ты, голова садовая, Гребенщиков не может закрыть завод. Не не хочет, а не может. Как говорится, положение обязывает. И окажись на его месте ты, — Орлик ткнул пальцем в Шугаева, — ты поступил бы точно так же…
— Я бы закрыл, — сказал Шугаев.
— Да брось ты это донкихотство, Дмитрий. Ты же серьезный человек…
— Мне кажется, ты слишком усложняешь все… Гребенщиков не удельный князь…
— Мужчины-ы! — пропел из кухни голос Эммы. — Готовьте-ка чашки!
Шугаев подошел к серванту, достал кофейные чашки, сахарницу и начал расставлять их.
— Неисправимый ты идеалист, дружище, — весело рассмеялся Орлик, — за что и люблю тебя. — Он прошелся по комнате и вдруг сказал, прищурив глаз: — Ты вот что, старик. Ты погоди, ты не ходи пока к Захарову…
— Почему? — удивился Шугаев.
— Я довольно близко знаком с председателем народного контроля Найденовым. Он член бюро и на хорошем счету в горкоме. Попытаюсь с ним переговорить о твоем деле.
— Вот за это спасибо, — обрадовался Шугаев.
— Спасибо рано говорить, старик. — Орлик взглянул на часы и суматошно вытаращил глаза. — Ух, черт! Сегодня же наши с ирландцами играют!