За спиной все не унимался дедок:
— Еще чего директор скажет? Агроном, слышно, без егоного спросу городских на стройку назначил…
Вышел Кузьмич из конторы — на душе тяжело, будто его обозвали вором. Но злости даже на деда Степана нет, одна растревоженность.
Завел мотоцикл, катит по пыльной шоссейке, думает все про то же:
«Кто знает, может, мужики и правильно меня попрекнули. Городским-то что: как ни сработают, пол-оклада им твердо идет. А мужикам за так никто копейки не заплатит, а на разных работах (хоть на том же сенокосе) сто рублей заработать — надо по две нормы давать. Попробуй-ка дай (не две, полторы хотя бы). Никто не даст».
В приемной, только вошел, секретарша сует бумажку:
— Захар Кузьмич… здравствуйте… распишитесь вот тут…
Посмотрел, от злости ударил в голову жар: приказ на удержание Игнашкиных штрафных. Только на прошлой неделе за то, что ночная дежурная на санпосту не словила машину, высчитал директор из зарплаты Кузьмича двадцать пять рублей и опять штрафует.
— Есть кто у него?
— Участковый с каким-то.
— Это я с собой возьму. — И вошел в кабинет.
Лицо у директора мужичье, голос сипловатый, взгляд же директорский, а за столом сидит ладно, будто влитой. Возле окна участковый разводит руками:
— Ну что с ним делать? В отдаленный район выселять?
На диване потрепанный мужичонка в угол забился, ежится под директорским взглядом. Учуял Захар Кузьмич похмельный перегар.
— Что делать, говоришь? Это не наша забота. Нам с такими некогда цацкаться, — Директор к участковому и головы не повернет, что толкует тот про товарищеский суд, вроде и не слышит. Подавшись через стол к мужичонке, рубит:
— Все! Разговор кончен. Аванс с тебя взыщем через суд. Можешь идти.
Едва тот от дивана отвалился, директор к Захару Кузьмичу:
— Садись ближе.
Участковый встал, погодил на месте — не глядит на него директор, — пошел к дверям…
Захар Кузьмич пересел к столу. В глаза ему уперся жесткий директорский взгляд:
— Приказ читал?
У Кузьмича злости на директора скопилось довольно, приказ швырнул на стол.
— Вот он… — глаз не отвел.
— Тебе кто давал такое право карантин нарушать?
— Да какое там нарушение?..
— Выходит, опять врет инспектор?
— Это вы как хотите понимайте… — Управляющий норовит отвечать ровней, а голос сам собой вздрагивает, хрипнет. — Только если высчитаете, сейчас заявление подам. Плотничать пойду. Худо-бедно, своих полторы сотни всегда заработаю, и вычетов не будет.
— Ты мне заявлением не грози! — поднял голос директор. — Ты еще и коммунист, помни об этом.
— А что? — Захар Кузьмич покраснел от обиды. — Если я коммунист, так надо мной измываться можно?!
— Это как же понять «измываться»? — нахмурился директор.
— А бить каждый раз рублем — это не измывание?!
— Выговора на тебя не действуют…
— Не действуют — сымай меня с должности.
— Снимать тебя пока не за что, а к дисциплине приучим. Почему из всех отделений твои рабочие чаще других карантин нарушают? То трактора напрямую шпарят, то лошадь запрягут потихоньку… Почему? Да потому, что ты сам дурные примеры подаешь…
— Да разве в этом дело? — качнул головой Захар Кузьмич. — Надоел народу зряшный карантин, ох как надоел! Ведь уж месяц прошел, как скотина поправилась, карантин давно бы снять пора, а все держат…
— Мало что ты считаешь…
— Да и зоотехник то же говорит.
— Ну, знаешь… У санинспекции свои соображения…
Захар Кузьмич заметил, что оба поостыли немного.
Директор опустил глаза на приказ, поворочался в кресле, закончил строго:
— Вот так, запомни! — и потише (тихий голос не подходит к директору) прибавил: — Мне тоже не больно-то приятно выслушивать жалобы из района…
Помолчали.
— Мне идти надо, — поднялся Захар Кузьмич.
— Погоди. — Голос у директора опять стал чужим. — Главный разрешил тебе городских на строительство клунь направить — я не возражаю. Но учти, — он погрозил толстым пальцем, — сорвешь план заготовки кормов — пеняй на себя.
— Да я от вас за пять-то лет слова доброго не слыхал, — не сдержался управляющий и пошел, усмехаясь про себя: «Вроде только мне эти клуни и нужны».
Услышал позади: крякнул директор.
Из центральной усадьбы Захар Кузьмич поехал в поле, дивился на дрожащую с легкого ветерка голубую остистую пшеницу, разминал на ладонях тугие, чуть не дожелта присушенные колоски, пробовал на вкус мучнистое молочко, в небо глядел, слепящее тяжелой жарой, прикидывал, когда начинать жатву… С поля пустился в разъезды по сенокосным участкам поглядеть: не порвался ли у кого трос, не сломалась ли косилка, а то глядишь — трактор стоит без форсунки…