До поля чуть не доехал, пресекся град, дождь поредел, и вдруг из мглы проступило поле. С первого разу не понял Кузьмич, что за поле такое, а подъехал ближе — закаменел за рулем. Впереди, сколько взгляд доставал, от лева до права лежит «голубая остистая» вповалку, измочаленная, перепутанная, мокнет в лужах…
От сухости в горле очнулся Кузьмич. Поехал вдоль поля: глаза бы не видели этой порухи. Вдруг заметил прислонившегося к столбу человека: от сапог до колен заляпан грязью, руки плетями висят, голова запрокинута, — как повешенный. Подскочил к нему — Степан Иваныч. Из тоской заволоченных глаз по длинным скуластым щекам катятся слезы вместо с дождем…
«Пьяный, что ли?» Но пьяным агронома не видал никто. Тронул его за грудь.
— Ты чего, Степан Иваныч?
Тот тоскливыми глазами повел на поле, заголосил с захлебом:
— Трудов-то сколько, Захар Кузьмич! Трудо-о-ов!
— Пойдем, Степан Иваныч, пойдем…
Подвел его к мотоциклу, помог в люльку влезть, и под стихающим дождем покатил в Белоярку. Мимо клунь проезжал, отвернулся: «Зря старался…»
Довез агронома до дому, сдал на руки хозяйке. Когда возвращался назад, оборвался дождь, вспыхнуло светом небо, тучи, обвислые, драные, отвалились от солнца влево, потянулись куда-то за реку, к казахским степям, справа же разливалась по небу легкая синь.
Проехал по улитой дождем улице, в сверкающих лужах бултыхались стаи гусей, у конторы встретил Якова.
— Кузьмич, директор тебя ищут. Велели позвонить…
Заглушил мотоцикл, по крыльцу, по избе прогрохал мокрыми сапогами к столу, крутнул телефон.
— Алло! Директора.
Из трубки гулко, до сверби в ушах, недовольный голос:
— Ты, что ль, Кузьмич?
— Я.
— Как там тебя, не накрыло грозой?
— Остистую повалило напрочь. Сейчас только с поля…
Не постеснялся директор, завернул матюком в трубку. Потом помолчал с минуту, только дых тяжелый слышно было, и опять заворчал:
— Ты чего это плохо кормишь городских?
— Что есть, тем и кормлю…
— Ты вот что: подъезжай-ка давай сюда. Разберемся…
Выйдя на улицу, завел мотор, снял и бросил Якову плащ-палатку.
— Отдай бригадиру институтскому. — И покатил. Подъезжая к шлагбауму, увидел со спины Игнашку: молотком отбивает свою жестянку: «Стой! Ящур!»…
Захар Кузьмич усмехнулся: «Давно пора». По грязным колдобинам поехал потише. Игнашка обернулся, съежился, как за воровством пойманный, и срыву ударил и жестянку. С прорванной от гвоздя дырой скореженная жестянка шлепнулась в грязь. Захар Кузьмич, проезжая мимо, оглянулся. Игнашка жестянку покрутил, покрутил, размахнулся со злостью и швырнул ее в степь. И к селу побрел. Захар Кузьмич поглядел в его согнутую спину, подумал: «А может, не всю пшеничку-то повалило? Может, только с краю задело? Сейчас за конюхом пошлю. Пусть-ка седлает Гнедого…»
1964—1965 гг.
НЕОЖИДАННЫЕ ЛЮДИ
К небольшому городку Ветлуге они подплывали перед вечером. Впереди Александра шла байдарка его друзей Георгия и Аллы. Шла легко и красиво, оставляя за собой на глади реки остроугольный след. Георгий — парень спортивный, весло в его руках ходило, как автомат, очерчивая дюралевыми лопастями сверкающие полуарки то слева, то справа. Издали это напоминало тихое вращение пропеллера. Александр не поспевал за напарником. В байдарку он сел впервые этим летом. Прежде он предпочитал пляжи Черного моря, но, соблазнившись прелестями «активного» отдыха, которые посулил ему Георгий, поехал на Ветлугу. За двадцать дней путешествия он основательно втянулся в роль гребца, но сумасшедшие гонки, которые ему навязывал приятель, быстро утомляли. К тому же пассажиров в его байдарке было двое: жена, чьи колени то и дело тыкались ему в спину, и сын Валерка, своей вертлявостью нервировавший отца. Сейчас Валерка лежал на носу и, свесив за брезентовый борт белобрысую голову, бороздил ладонью воду.
— Валерик, сядь как следует, — сказала жена.
Валерка не двинулся.
— Я кому говорю?!
Валерка выглянул из-за плеча:
— Да не свалюсь я, не бойся.
Пришлось вмешаться отцу.
— Может быть, ты сядешь наконец?!
Валерка шевельнулся и, усевшись на скамью, отвернул недовольно физиономию в сторону: