— Конечно, поедем автобусом. Какой резон возвращаться…
— Ну и прекрасно…
В баню отправились втроем, мужским коллективом.
Это было здорово — сидеть в парной полутьме соснового полка, хлестать друг друга распаренным, крапчато обжигающим веником, ощущать, как разливается по телу, пробираясь внутрь — к костям и сердцу — мягкое тепло, чувствовать запах дымка и влажного пара, плывущего от раскаленных кирпичей. Когда вылезли в прохладный предбанник, Александр сказал:
— У-ух! Как будто не только тело, но и душу отмыл и отпарил. Хорошо! — и стал растирать полотенцем Валерку.
На дворе стояла ночь, теплынь, тишина, и усеянное частыми звездами небо казалось близким, как небо гигантского планетария. Александр поднялся на крыльцо, позвал в раскрытую дверь сеней:
— Хозяюшка!
В глубине зашаркали шаги, и, подпоясанная фартуком, вышла на порог хозяйка.
— Вот уж напарились, мамаша! Огромное вам спасибо.
— Не за что, милый. А больше-то никто не будет?
— Нет, больше никто не будет. Мы там вымыли за собой, долили воды в котел, подбросили дровишек.
— Ну и ладно. Спасибо.
— Сколько мы вам должны, мамаша?
— За что же это?
— За баню, за хлопоты…
— Господь с тобой, сынок! — Старуха всплеснула руками. — Какие же хлопоты?! Чай, мы и для себя топили. Ничего нам не надо.
Александру стало неловко:
— Ну что ж… Тогда еще раз спасибо.
— Ступайте с богом. — И, обернувшись в темноту сеней, хозяйка сказала: — Старик, в баню-то пойдешь?..
— Странная старушенция, — буркнул Георгий, светивший огоньком папиросы, зажатой в губах.
Александр промолчал.
Когда спускались к байдарке, где-то на укрытом тьмою берегу разухабисто рванула гармонь, и после виртуозного, с аккордами и переборами, вступления разнеслась над озером задорно-звонкая девичья запевка:
И после лихого проигрыша гармошки грянули мужские и женские голоса:
— Абракадабра какая-то, — рассмеялся Георгий.
— Ну почему же? Хорошо! — сказал Александр.
Они забрались в байдарку и, оттолкнувшись веслом, поплыли, высвечивая путь лучом фонарика, а сзади все звучали узоры гармошки и голосисто разливалась частушка:
И снова:
— Есть, конечно, своеобразная прелесть в этом примитивизме, — зевая, заметил Георгий.
— Да, — рассеянно сказал Александр. Ему казалось, что в мужских голосах он узнал голоса парней, которых видел у копра.
Валерка, свернувшись калачиком на носу, дремал…
После бани спалось в ту ночь беспамятно. Александру, когда его растолкала жена, показалось, что он только-только закрыл глаза, но в оконные проемы избы вливался молочный утренний свет, и жена сказала, что уже пять часов. Он сонно поднялся и вышел наружу. На берегу курил Георгий. Свободная от бревен озерная гладь шелковисто отливала отсветом восхода. Из лесу на разные голоса доносился четкий птичий посвист. Ныло зябко, никуда не хотелось ехать…
Они перебрались на другую сторону озера и, разгрузившись, разобрав и уложив в чехлы байдарки, все перетащили к узкоколейке. И вовремя: из чащи темного леса, коротко свистнув, вынырнул почти игрушечный зеленый мотовоз с единственным вагончиком и резво побежал по рельсам. Александр, за ним остальные подняли руки. Мотовозик сбросил ход и, словно споткнувшись, тормознул как раз напротив туристов. Из окна кабины высунулась крупная голова и затем — широкие, увитые мышцами руки с темными от масла ногтями. Опершись на локти, моторист молчал и глядел на людей. Лицо его было сурово, но серые глаза смотрели добродушно.
— Не подбросите нас до деревни? К автобусу! — через шум мотора крикнул Александр и весело добавил: — С нас магарыч, разумеется!
Моторист как-то странно улыбнулся — так улыбаются доброй шутке, — и вдруг голова и руки в окне исчезли.
«Что за черт», — подумал Александр и тут опять увидел моториста. Он вышагнул из-за угла мотовоза и, не сказав ни слова, стал поднимать и укладывать байдарки на мотор, огороженный перильцами. Александр, подхватывая рюкзаки и сумки, кинулся помогать, а Георгий стал подсаживать Валерку и женщин на высокую подножку.