Александр ринулся к подножке последним. Едва он успел забраться в тесный тамбур, как вагончик дернуло и покатило. По стенам вагончика тянулись две деревянные лавки, на одной из них сидели туристы, а возле другой грудились рабочие в брезентовых робах — оттуда слышался смех и твердый, костяной стук домино. Александр выглянул в раскрытое окно, в лицо пахнуло свежим хвойным ветерком.
Сделав остановку в деревне, моторист почему-то не вышел, может быть, торопился, и Александр с Георгием быстро посбросали с мотора поклажу на землю. И как только посбросали, Александр, обежав мотор мотовоза, нырнул головой в раскрытую дверь кабины и, держа в руке три рубля измятыми бумажками, суетливо сунул в руку мотористу. Тот нагнулся к нему и, улыбаясь, протянул навстречу свою широкую, чумазую ладонь. И вдруг, едва в его ладонь вползли бумажки, с лица моториста как будто сдернуло улыбку. В тот же миг отброшенные рубли полетели через голову Александра, кружась и падая. А мотовоза уже не было: он полным ходом углублялся в лес, раскачивая кузовом рабочего вагончика.
Александр нагнулся подобрать раскиданные рубли и вдруг покраснел — его охватили стыд и досада.
— Пап, — дернул его за рукав Валерка, — а зачем он деньги бросил?
— Видишь ли… он посчитал, что я оскорбил его…
— Что ж ты поскупился, — покуривая, сказал Георгий. — Надо было пятерку сунуть.
— Еще чего! Пятерку! — разозлилась Алла. — Десятку еще скажи!
— Пять рублей — это слишком, — поддержала ее жена.
— Да не в этом дело! — сморщился Александр и, срыву взвалив на себя рюкзак, потащил его к остановке автобуса.
1971 г.
ГОДЫ — НЕ ПТИЦА
Григорьев легонько постучал вилкой по фужеру, послушал, как вместе с тающим звоном хрусталя стихает говор за столом, и медленно поднялся, громадный, с крутолобой седеющей головой.
— Дорогой Антон Ильич! — начал он громко, нахмуром бровей пытаясь придать торжественность мягкому своему лицу. — Позволь от имени присутствующих здесь поздравить тебя с успешной защитой диссертации и пожелать, так сказать, новых смелых исканий…
Антон Ильич, сдержанно улыбаясь, благодарил за поздравления, сам предлагал тосты — за друзей, за жену Варю, за всех, кто помогал ему в работе, — пил коньяк, почему-то не пьянея, смеялся каламбурам брата Петра, начальника крупной стройки, отвечал на беспорядочные вопросы жены брата Ольги, пел вместе со всеми песни, вслушиваясь, как баритоны Сергея и Аркадия, его научных сотрудников, вливаются в голоса их хорошеньких жен, потом, когда отодвинули стол и Ольга включила модное танго, следил за изящными па Сергея и Аркадия, похожих в черных своих костюмах на артистов эстрады, удивлялся, как молодеет Варя в танце с Григорьевым, — но все это так, словно то был не он, а кто-то другой, хотя и близкий ему, а он, настоящий Антон Ильич, внезапно охваченный чувством смутной тревоги, был занят только тем, что вспоминал, когда и по какому поводу он испытывал такое же чувство. И вспомнил. Да, конечно, это было три года назад, в тот самый день, когда его поздравляли в этой комнате с присуждением Ленинской премии… Вот так же сидя за столом, он пил вино, оглядывая танцующие пары, и вдруг мгновенно вставший перед ним вопрос: «А в чем же главный результат моих стремлений? Уж конечно же, не в лауреатстве» встряхнул его и, отвлекая от веселья, заставил думать, настойчиво искать ту с годами неуловимо изменяемую доминанту, которая все как-то ускользала от Антона Ильича…
Тогда, три года назад, чтобы не испортить гостям настроение внезапной своей серьезностью, он быстро справился с собой и, отогнав неуместные мысли, надолго позабыл о них. Но сейчас вопрос об этом главном в его жизни забеспокоил так настойчиво, что Антон Ильич, отчетливо поняв, что ни отвлечься от него, ни замолчать, ни обмануть себя уже не сможет, встал, прошел сквозь полную света, движений и музыки комнату и, захватив пальто, вышел из дома.
Высоко над городом тускло голубело небо в редких бледных звездах, проспект туманился сумерками, но огни еще не загорались, и крупно темнеющий ряд тополей казался густым и сплошь зеленым, хотя Антон Ильич отчетливо знал, что это не так, что листву густо тронула желтизна и оранжевость и что начался листопад.
«Вот так же незаметно, как сумерки, как осень, надвинется старость, ведь мне уже без года пятьдесят», — подумал он, неспешно проходя вдоль тротуара.