Он чуть прикрыл глаза и, видя сквозь ресницы белеющий прямоугольник — отражение балконного окна на стене, — не без усилия погрузил себя в смутную дрему, выуживая из лабиринта памяти воспоминание, но не случайное, а необходимое ему…
4
Белая бушующая мгла затмила степь и небо. Гигантскими валами проносился ледяной, насыщенный снегом ветер и, бешено меняя направление, закручивая хаотические вихри, с обвальным грохотом обрушивался на кабину трактора: как мокрой простыней, хлестал по окнам снежными струями, с угрожающим свистом врывался в щели и, выдувая жалкие остатки тепла, идущие от дизеля, дергал и трепал железную дверь, словно хотел сорвать ее с петель. И когда Ваганов, сидя возле тракториста, горбоносого Махмуда, смотрел сквозь вычерченный стеклоочистителем прозрачный сектор лобового окна на степь, охваченную диким разгулом стихии, ему казалось, что она похожа на чужую, безлюдную планету, где не бывает ни тепла, ни света и где, не утихая, беснуются сутки напролет снежные ураганы. Хотя до города, откуда они ехали, города, надежно защищенного от непогоды толстыми стенами блочных домов, было рукой подать, всего лишь несколько километров. Давно уже исчезло «право» и «лево», и двигались наугад, почти вслепую, пробиваясь сквозь сугробы, ныряя по снежным ухабам, рискуя каждую минуту забуриться в кювет и опрокинуть сани с драгоценным грузом — питьевой водой в трехтонной цистерне, которую они везли строителям кирпичного завода.
Порой, когда буран достигал апогея, а он пребывал в апогее большую часть времени, наступало ощущение, что трактор, окутанный кромешной белой тьмой, летит куда-то в бездну, Ваганов или Махмуд, поочередно, захватив фонарь и железную трость, выпрыгивал из кабины и выходил вперед спасать положение. И эти-то минуты запомнились Ваганову как самые мучительные…
Он брел как слепой, ощупывая тростью полузаваленную снегом бровку, держа в другой, немеющей руке, у самого затылка, электрический фонарь, на красный свет которого следовал трактор с включенными фарами, брел, утопая в сугробах, едва передвигая ноги под напором ветра, по какому-то закону подлости, всегда в подобных обстоятельствах встречного, брел, согнувшись в три погибели, увертывая голову от ледяного снежного ливня, который бил ему в лицо, срывал полушубок и остро, ломяще пронизывал холодом. Эта неистовая, изматывающая борьба напоминала перетягивание каната, — в этом состоянии нечеловеческого напряжения всех своих сил Ваганов терял ощущение времени, минуты ему казались часами. Из его опаленной внутренним жаром груди, как при длительном беге, рвались какие-то задушенные хрипы, он быстро выдыхался и давно уже в изнеможении свалился бы в снег, если бы не знал, что за светом его фонаря следят глаза Махмуда… Но более всего он страдал от сверлящей боли, с какой впивался ветер ему в висок, почему-то всегда в висок, как бы он ни уворачивался и ни крутил головой… Казалось, не будет конца этой пытке бураном. Но когда он едва не терял сознание от проникающего в самый мозг ледяного сверла, а сердце готово было лопнуть от перенапряжения, до слуха его доносилось характерное, пробивавшееся сквозь буран сигнальное рычание дизеля «тр-р-тр!», и, обернувшись, он замечал мигание тракторных фар, Махмуд с поразительной чуткостью улавливал этот критический для Ваганова момент необходимости его замены, — так же, впрочем, как и Ваганов, вовремя всегда сменявший тракториста… Он передавал фонарь и трость Махмуду и, чуть живой от холода, несмотря на меховые бурки, стеганый костюм и полушубок с малахаем, брел к трактору. И, только сев за рычаги, осознавал всю меру своей отчаянной усталости: у него дрожали руки и ноги, сердце загнанно колотилось, а озябшие челюсти лихорадочно клацали… Впрочем, дрожь холода, усталость быстро проходили, мокрое, разогретое тело начинало парить, обсохшее лицо горело, и тогда закрытая со всех сторон кабина трактора с ее вибрирующим металлическим полом и упругим, мощным рокотом мотора, от которого так вкусно пахло дизельным маслом, ему казалась обителью тепла и уюта в сравнении с тем адом, откуда он вернулся и который наблюдал из окна… А через несколько минут он снова добровольно отправлялся в ад, сменяя обессилевшего тракториста.
«Да нужны ли были эти жертвы, этот глупый риск? — вдруг перебил свои воспоминания Ваганов. — Хорошо еще, что дизель не заглох на полпути. Помнишь, как он однажды зачихал?»