— Спирт в баклажке.
— Это хорошо. А для питья?
— Зеленый чай… полный термос.
— Цистерну надежно закрепили?
— Сам все делал…
— Трактор у тебя не барахлит?
— Трактор новый у меня. Сам обкатывал…
Все эти мелочи, переодеванье, разговор с Махмудом и нахохленный вид напарника под тяжелым пальто всплыли в памяти с особенной ясностью, и вспомнилось удивление, с каким он вслушивался в голос, произносивший русские слова без всякого акцента, — Махмуд прожил среди сибиряков лет пять.
— Галя, — выходя с Махмудом в приемную, сказал Ваганов секретарше. — Позвоните Артюхину и скажите, что у меня в кабинете его тракторист. Пусть пришлет ему теплую спецодежду! А я поехал на кирпичный завод.
Галя, привыкшая ко всему на стройке, понимающе тряхнула головой и взялась за трубку телефона.
Трактор с санями стоял у подъезда, смутно темнея сквозь вихри несущегося снега. Они взобрались в кабину и, затрещав мотором, двинулись по улице, держа ориентир между тенями домов, то слева, то справа слабо проступавшими в разрывах снежных туч.
Когда последние постройки, изредка и еле-еле видимые сквозь буран, остались позади, а мимо, в мягком густом тумане, проплыла водокачка, на трактор, подобно океанскому, прибою, накатила белая, бушующая мгла и затопила их по самую крышу кабины… Именно тогда Ваганова, вдруг потерявшего ориентацию, в первый раз пронзило ощущение, что трактор падает куда-то в пропасть, и у него отчаянно стукнуло сердце… Впрочем, в следующий миг он овладел собой вполне, и когда Махмуд, выключив сцепление, крикнул ему в ухо: «Здесь мы с Тимуром назад повернули. Совсем ничего не видать», — Ваганов, не сказав ни слова, открыл железную дверцу и с фонарем в одной руке и палкой в другой выпрыгнул из кабины…
Мысль его подтвердилась: палка хорошо прощупывала твердую поверхность шоссе, а сразу же за бровкой проваливалась в заваленный снегом кювет, — значит, ориентируясь по бровке, можно потихоньку двигаться вперед… Включив фонарь, он поднял его над собой, и красный свет, пробившийся сквозь метельную мглу, увидел Махмуд: из белой бездны вынырнули два кружка светящихся фар…
— Как, Махмуд, можно ехать?! — перекрывая рев бурана, крикнул в минуту исхлестанный снегом Ваганов в открытую дверь кабины.
— Теперь можно! — привстав с сиденья, криком же ответил Махмуд, и на его горбоносом смуглом лице мелькнула простодушная улыбка.
«И все-таки признайся, — остановил воспоминания Ваганов, — ведь был момент, когда ты струсил?»
«Был… Случилось это на мосту через овраг, в каких-нибудь двух-трех километрах от прорабства Омельченко… Трактор врезался в перила… Но страх пришел потом, когда мы выпрыгнули из кабины и увидели то, что увидели: трактор висел над бездной чуть не всей правой гусеницей, — если бы Махмуд затормозил секундой позже, мы бы опрокинулись в овраг…»
«Да… и вот тут-то тебя затрясло… И даже не затрясло — у тебя онемели руки и ноги. Ты шагу не мог ступить и стоял как хваченный столбняком…»
«Все же я себя заставил снова сесть в кабину…»
«Именно заставил… К тому же ты уверен был в водительском мастерстве Махмуда…»
«Я-то был уверен, да он на себя уже не надеялся. Он мне кричал, чтобы я остался на месте: если, мол, сорвусь, зачем двоим погибать?»
«А ты с ним рядом сел…»
«Да, я сел с ним рядом, и может, именно это — необходимость спасти двоих — изощрила Махмуда до виртуозности: каким-то непонятным, инстинктным движением он так сработал фрикционами, ножным и ручным, с одновременно быстрым включением сцепления, что трактор с первой же попытки мягко стронулся влево-назад, в безопасное положение…»
«Да уж… этот мост был для тебя все равно что Аркольский мост для Наполеона», — с усмешкой вспомнил вдруг Ваганов, любивший книги о великих людях…
«Пожалуй… Во всяком случае, риск не был напрасным, и я убил двух зайцев: меня признали «верхи», и тот же Артюхин, с тех пор едва ли не главный мой приверженец… и даже сам, вопреки своей скрытной натуре, стал посвящать меня, хотя и не так часто, как хотелось бы, в свои руководящие замыслы; а что касается «низов», то для них я сделался ну прямо «своим мужиком», к которому запросто можно прийти с любой нуждой, и в том числе для «неустойчивых»; а каких «историй» я не наслушался от них, пока мы двое суток пережидали непогоду в их барачном общежитии, — историй, из которых, между прочим, получалось, что все они, до одного, «срок схлопотали» по чистому недоразумению… И, кажется, еще был третий заяц на моем счету — я заручился железной поддержкой обкома… «Молодец, Ваганов. Мы в тебе не ошиблись. Так держать!» — сказал мне Журов…»