ного перевозбужденная шампанским, выпитым чуть больше, чем это позволяли дома, Ольга, танцевавшая с Вадимом в коридоре, вдруг схватила его под руку и, таинственно щуря глаза, словно бы шутя, втолкнула в полутьму пустующей Тамариной комнаты, втолкнула и, не дав опомниться, бросилась ему на шею с поцелуями… Поцелуи были между ними и до этого, робкие, стеснительные поцелуи в укромном уголочке парка… но мог ли Вадик с его холодной головой предположить, что это порыв неожиданных ласк так сильно опьянит его?.. Губы его вдруг заметались в поцелуях между губами и открытой шеей Ольги… руки, будто против воли, судорожно заскользили по ее спине, обтянутой шуршащим шелком платья… задвижка на двери, словно сама собой, защелкнулась, как будто без участия Вадима… какая-то неведомая сила шатнула их в объятия друг друга и повлекла, с заплетающейся перестановкой ног, как в танго, куда-то в глубину полумрака. Так, сплетенные воедино, не прерывая горячечных поцелуев, свалились они на постель, и начатое довершили юная страсть и нерассуждающий инстинкт… Потом они лежали рядом, по-разному убитые случившимся: Коротышка рыдала, уткнувшись ртом в подушку, а Вадик, отчужденно отвернувшись от нее, с тоской и страхом думал о последствиях содеянного им… Нет, раскаяния он не испытывал, но мрачно было на душе от мысли, что он, считавший себя умным, мужественным парнем, в нужную минуту не совладал с собой и действовал в каком-то умопомрачении, похожем на то, которое, бывало, находило на него во время драки… и теперь за эту глупость, совершенную, можно сказать, в беспамятстве, его ждала расплата, сама неизвестность которой казалась ужасной… А когда, явившись утром в класс, он увидал ввалившиеся, как у старухи, глаза Коротышки, бросившей на него взгляд, какой бросает утопающий на плывущее мимо судно, то почувствовал такую раздраженность, что, вместо обычного приветственного кивка головой, несдержанно и торопливо отвернулся от нее, как отворачивается урод при виде зеркала, отразившего его уродство… Видеть Коротышку, находиться вместе с нею в классе стало для него теперь мучительно и неприятно, а вечные слезы ее, когда она изливалась Вадику в своих тревожных чувствах, вызывали в нем желанно обругать ее дурой, но, понимая, что напрочь оттолкнуть ее от себя так сразу и тем самым озлобить было бы опасно, он внешне продолжал поддерживать с ней дружеские отношения, и хотя интимные свидания их кончились раз и навсегда, от разговоров с Ольгой он не уклонялся и даже, напротив, всячески старался утешить ее, внушая ей, что виноваты они оба в равной мере и, значит, пенять им не на кого, что жениться в этом возрасте — это покалечить друг другу жизнь, что главное — чтобы никто ничего не узнал, ни одна живая душа, что если появятся признаки «чего-то такого… ну, сама понимаешь», то нужно срочно бежать к врачу, лучше к платному… и так далее и тому подобное… Надо сказать, что в случае с Ольгой Вадиму крупно повезло: во-первых, их близость осталась без последствий, и во-вторых, поняв, что Вадик для нее утерян, Ольга не стала закатывать сцен и истерик, не побежала кляузничать в комсомольский комитет, как это сделала Люська Орлова из смежного 10 «Б», мстя за такое же отступничество Славке Коростылеву, нет, Ольга оказалась умницей: вдосталь втихомолку выплакавшись, она безропотно смирилась со своей судьбой и, не высказав Вадиму ни слова упрека, в конце концов отстала от него; более того, и позже, когда она уже училась в медицинском, ее подруга Тамара, встретив случайно Вадима, обмолвилась, между прочим, что Ольга до сих пор вздыхает по нему… и эта привязанность ее продолжалась, кажется, курса до третьего, пока Коротышка вдруг не выскочила замуж за первую свою любовь, Аркашку Молочкова (ирония судьбы!), оказавшегося ее однокурсником. Единственная неприятность, выпавшая в этой истории на долю Вадика, был разговор его с Алешкой Родниковым, когда тот узнал о злоключениях Ольги со слов ее лучшей школьной подруги Зинки Козыревой. «Вот что! Восемнадцать тебе уже есть: нашкодил — женись!» — выдал с ходу Алешка, бывший в школе комсомольским секретарем. А когда Вадим, сделав оскорбленный вид, стал сдержанно-спокойно все отрицать, даже дружбу с Коротышкой, Алешка пригрозил ему: «Три дня даю на размышление! На комитет я пока тебя не вытащу (он так сказал, зная наверное, что Ольга сообщила Вадику о своем отказе подтвердить слова подруги, в глаза, при Родникове, назвала ее лгуньей и сплетницей и порвала с ней всякие отношения, хотя дружили они чуть ли не с первого класса). Нет, — сказал Родников, — я с тобой поговорю по-свойски! Точка!» — и так хватанул своей железной лапищей Вадима за грудки, что у того захолонуло сердце от испуга… Тогда-то и пришлось Вадиму искать защиты у старого приятеля Клячи. Впрочем, вполне может быть, что Алешкина угроза осталась неисполненной не из-за Клячи: шла уже горячая пора выпускных экзаменов, вовсю шла подготовка к вечеру прощания со школой, и у комитета комсомола просто руки не дошли до Вадика (однако, благодаря вмешательству Родникова, обещанной золотой медали Вадику не улыбнулось получить)… Из всей этой истории Вадик Выдрин извлек для себя один серьезный урок: никогда, ни при каких обстоятельствах с девчонками-соплюшками не связываться. Этому обету он следовал во все студенческие годы и не жалел о том: женщины (во всяком случае, те, которых он себе подбирал) имели два неоспоримых преимущества перед девчонками: все они были, что называется, без предрассудков и умели язык держать за зубами. Вот почему, если учесть еще и скрытность самого Вадима, о его амурных похождениях никто из посторонних ничего не знал, а кончались они для него легко и без всяких последствий. Уже на первом курсе он обзавелся довольно пикантной любовницей, кастеляншей Аллой из студенческого общежития, но об этой интрижке, длившейся два года, не догадывался даже закадычный его друг Валерка Казанчеев, в некотором смысле виновник знакомства Вадика и Аллы…