За все это время в поведении Эйдена проявилась лишь одна странность, но и она касалась не девочки, а ее самой: время от времени он впадал в задумчивость, поглядывая на нее так, словно что-то в ней вызывало его недоумение. Она решила, что в эти минуты Эйден слышит голос своего подсознания, который напоминает ему, что он не любил ее и горько сожалел, что женился.
К счастью, Джилл так в этот день устала — скорее всего, от напряжения и волнения, — что пошла спать раньше обычного. Но прежде она проводила Эйдена в его комнату, приготовила постель и задернула шторы.
Отойдя от окна, она обнаружила, что Эйден безуспешно борется с пуговицами рубашки. С ужасом она подумала, что без ее помощи ему не раздеться.
С минуту она наблюдала за ним и его беспомощными движениями. Блестящие черные волосы, всегда аккуратно расчесанные на пробор, сейчас растрепались и живописными прядями спадают на лоб и уши. Загоревшее за день лицо пышет здоровьем и силой. Тело длинное, мускулистое. Джинсы и фланелевая рубашка ему очень к лицу. В тусклом свете настольной лампы голубые глаза кажутся таинственными, а красиво очерченный рот — чувственным.
Страх, который она испытывала весь день, усилился. И не то чтобы она боялась к нему прикоснуться — нет, напротив, ей этого хотелось. Пусть сердце ее разбито, а разум настроен на развод. Но чувства… ох уж эти предательские чувства!.. Неужели на них не действует ничто, кроме физической привлекательности Эйдена?
Он поднял глаза, поймал ее взгляд и смущенно пожал плечами.
— Давай помогу! — тихо произнесла она.
— Спасибо. В больнице мне помогали сестры.
— Естественно, — Негнущимися пальцами она расстегнула рубашку, затем, стараясь не касаться тела, стянула ее через его левое плечо.
Джилл несчетное количество раз видела обнаженный торс мужа, но сегодня смотрела на него как бы новыми глазами. На хорошо развитом теле — недаром он регулярно занимался физическими упражнениями — мускулы не выпирали, а лишь украшали пропорциональный, крепкий и сильный торс. При виде его поросшей волосами груди пульс ее взволнованно зачастил и кровь быстрее побежала по жилам.
Покашливая, чтобы скрыть свое смятение, она повернулась к гардеробу.
— Пижаму наденешь?
Эйден, припоминая, сдвинул брови.
— По-моему, я пижам не носил, а? — И в самом деле, он не любил пижам, и Джилл это подтвердила кивком. — Тогда не надо. Буду спать без нее.
Тут она заметила, что он сдерживает улыбку.
— Что еще? — спросила она тоненьким голоском.
— Штаны. Я предпочитаю ложиться в постель без них.
— Да, совсем забыла. — Набрав в грудь побольше воздуха, она расстегнула пряжку ремня и, стараясь думать о другом, стянула джинсы вниз. — Садись! — Он повиновался, и она одну за другой стянула штанины. Он вздрогнул и издал болезненный стон. — Ой, прости, пожалуйста! — с опозданием вспомнила она о его забинтованном колене.
Джилл стала вешать его одежду в шкаф, но внезапно он схватил ее за плечо и повернул к себе.
— Подожди с этим, Джилл. Успеешь.
Часто дыша, она уставилась на его грудь.
— В чем дело?
— И сам не знаю. Думал, ты сумеешь мне объяснить.
— Может, тебя смущает, что ты раздеваешься с помощью постороннего человека?
— Но ты ведь не посторонний человек!
— Для тебя посторонний. До тех пор, пока твоя память не вернется. — Во рту у нее так пересохло, что стало трудно говорить…
— Ну, если говорить по правде, — вздохнул Эйден, — то, конечно, это неприятно. Но, — он лукаво улыбнулся, — далеко не все.
Рука его по-прежнему лежала на ее плече. Как можно незаметнее Джилл выскользнула из-под нее и отступила назад.
— Но это явно неприятно тебе. — Он поднял одну бровь. — Что весьма странно. Ты-то ведь не утратила память. Ты-то знаешь, что мы муж и жена.
У нее чуть не слетела с языка правда — мы, мол, муж и жена, но стоим на пороге развода, а следовательно, отказались от права на физическую близость, — но она вовремя спохватилась.
— Мое состояние, наверное, объясняется преувеличенным сочувствием к тебе: мне неприятно оттого, что неприятно тебе. — Она выжала из себя улыбку.
— Ну, это ни к чему. — Он сел на кровать и, положив больную лодыжку на колено, снял носок.
— Про носки я и забыла. Прости, пожалуйста.
— Да что ты, Джилл, это я должен извиняться. Тебе ведь это все нелегко. — И он снял второй носок.
Подавив волнение, Джилл села.