— Почему же ты не перебрался к кому-нибудь еще?
— Родственников больше не было, а в приют я ни за что не хотел идти. Я и без того видел, что после развода родителей, переезда к отцу и его смерти моя жизнь мне неподвластна, а уж если в нее вмешаются чиновники из службы социального обеспечения, я и вовсе лишусь собственной воли. Бенни по крайней мере приходился мне родней.
Они повернули к дому. Сквозь деревья уже виделся просвет.
— У Бенни я прожил три года. А в семнадцать лет начал зарабатывать и смог снять себе комнату. В меблирашке. Там я обитал, пока не закончил школу. — По его гримасе Джилл поняла, что это была за меблирашка.
— Затем ты отправился на восток в колледж, и дальше уже все известно. — Джилл сочувственно покачала головой.
— Все было не так уж плохо. Бывает гораздо хуже. Тем не менее я дал себе клятву: если выберусь из Сан-Франциско, больше никогда и ни за что не вернусь в этот город. К этой бедности. К этому одиночеству.
И к зависимости от других, добавила про себя Джилл. Быть может, это и толкнуло его обратиться к менеджменту. И заставило стремиться к власти. Ничего удивительного при таком детстве. Но далеко ли Эйден ушел от него, вот в чем вопрос.
— А знаешь, — сочувственно улыбнулась она, — твоя история ничуть не оттолкнула бы моих родителей. Напротив, она произвела бы на них очень сильное впечатление, ибо свидетельствует о твоем уме и честолюбии. А кстати, в Эй-Би-Экс она кому-нибудь известна?
— Никому. Это никого не должно интересовать. Пусть принимают меня таким, какой я есть сейчас.
А какой ты сейчас? — подумала Джилл. Мы женаты три года, но я этого так и не знаю.
Они вышли из леса рядом с соседским домом. Пока они гуляли, на землю лег туман.
— Вроде бы дождь собирается, — заметила Джилл.
— Похоже на то. — Но Эйден не посмотрел на небо, а кинул прощальный взгляд на лес, словно деревья продолжали что-то ему нашептывать.
В дом они вошли замерзшие, в отсыревшей одежде. Джилл раздела Мэдди и обрядила в самый теплый шерстяной свитер.
— Посмотри, как она разрумянилась! — сказала Джилл, улыбаясь.
— Да, у нас красивая, здоровая девочка! — гордо сказал он, вступая в единоборство со своими ботинками.
— Погоди, я помогу, — крикнула Джилл и стала расшнуровывать ботинки, что пока было Эйдену не по силам.
Усевшись на пол, Джилл стянула ботинок с его правой ноги и принялась за левую, требовавшую более осторожного обращения. Поставив ее себе на бедро, она слегка помассировала чуть отекшую лодыжку. Нога в сыром носке казалась тяжелой и большой — настоящая мужская нога. Внезапно Джилл захотелось прижаться к ней лицом.
— Как твоя лодыжка? — ласково спросила она.
Эйден молчал. Джилл подняла голову и увидела, что он пристально наблюдает за ней, по-видимому меньше всего думая о лодыжке. Она попыталась было отвернуться, но не смогла. Его глаза, в которых горело желание, притягивали ее как магнитом. Пространство между ними словно наэлетризовалось.
С долгим вздохом Джилл поднялась с колен, сняла с вешалки толстый свитер и облачилась в него.
— Тебе холодно? — спросил он. — Можно зажечь камин.
— Гораздо легче включить отопление.
— Включим, но попозже. А сейчас лучше разжечь огонь, — сказал он с насмешливой улыбкой.
— А я сварю овсяный суп. — Она сделала вид, что не понимает его полунамеков.
Перекусив дымящимся супом с хрустящими французскими хлебцами, Джилл отнесла Мэдди в ее комнату и уложила спать.
Эйдена она застала там же, где и оставила, — в столовой перед горящим камином у соснового стола, на котором он расставил шахматные фигуры.
— Разрешите вызвать вас на поединок?
— Пожалуйста, — ответила она. — Только как бы тебе не остаться без рубашки.
Эйден бросил на нее иронический взгляд и слегка улыбнулся.
Туман на улице сгустился, свет померк, а они все играли под мирное потрескивание горящих в камине поленьев и тихую музыку из стереосистемы. Разговаривали мало — в этом не было надобности. Они пребывали в полном согласии друг с другом.
Как он рассказывал в лесу о своем детстве! Наконец-то он доверился ей, впустил в свою душу. Его одержимость работой по-прежнему ей не нравилась, но по крайней мере она понимала теперь ее истоки.
А когда понимаешь, многое можно простить.
— Твой ход, — мягко напомнил он.
Джилл сделала ход слоном и взяла ладью. Эйден в раздумье склонился над доской, пощипывая отросшую за эти дни щетину.
Она была и рада, и не рада его сегодняшним откровениям. Восстановился пласт его памяти, касавшийся детства, жизни с отцом, а потом с дядей, колледжа, поступления в Эй-Би-Экс, встречи с ней и женитьбы. Кое-какие белые пятна еще оставались, но общая картина вырисовалась довольно четко. Полностью не были представлены только самые ранние детские годы и самые последние, но это, разумеется, лишь вопрос времени. А когда и эта, последняя, бомба разорвется, когда он вспомнит их семейную жизнь и то, что они находятся на пороге развода, покою и счастью придет конец.