Лошади разволновались. Гнедая кобыла дрожала, и Ганс-Юрген похлопывал ее по крупу, гладил ей ноздри, шелковисто-мягкие, с нежными волосками.
Он отвел лошадей в конюшню, подстелил себе пару охапок соломы и первый раз ночевал с лошадьми.
Иногда они снились ему. Он мечтал, что когда вырастет, то пойдет работать на конный завод, если отец пустит. Через несколько дней после смерти деда гнедая кобыла разрешилась мертвым жеребенком.
Позднее, когда Ганс-Юрген уже учился на зоотехника, родился гнедой жеребенок с белой звездочкой во лбу. Отец подарил его Гансу-Юргену.
Рано утром, перед школой или перед тем, как ехать на районный животноводческий комплекс, Ганс-Юрген ухаживал за жеребенком, а когда вечером усталый возвращался домой, то снова кормил его, чистил скребницей, выводил побегать, убирал стойло.
Отец настаивал, чтобы жеребенка обрезали:
— Жеребца держать не резон. Норовист больно, ездить трудно. И кобыл нам перепортит.
Теперь Ганс-Юрген опасался, что однажды вернется вечером, а в стойле уже не жеребенок, а мерин.
Он знал, какой отец несговорчивый. Может, в Фуксгрунде уже давно не было бы сельхозкооператива первого типа, если бы не упрямство отца…
Ганс-Юрген ни за что не хотел, чтобы жеребчика сделали мерином. Как-то он прочитал историю Холстомера, давал ее отцу и брату, но те только посмеялись. Они не верили, что Ганс-Юрген способен уйти из дома — да и куда идти из родного гнезда, где тепло и сытно?
— У меня ты получишь столько, сколько тебе нигде не дадут. В двадцать лет можешь собственную машину заиметь. Тыщу марок чистыми в месяц и еда бесплатная… Если бы мне мой отец такое предложил… И потом, ты ведь сам себе хозяин. Что своими руками нажито, то наше…
В училище все знали, из какой он семьи. «Отец-то твой богатей, единоличник», — трунили многие, хотя кое-кто был бы не прочь наняться к отцу, когда слышал, сколько у того денег. Но Лейксенринг редко брал на помощь учеников, разве что самых лучших — ведь у него были сыновья, да и сам еще в силе. А кроме того, у него хватало машин.
Гансу-Юргену выделили две комнаты, обе с современной обстановкой. Из окон виднелись сад и загон с лошадьми, щиплющими траву.
Он любил глядеть на лошадей. С тех пор как в саду появился холмик с самшитом, многое для Ганса-Юргена стало здесь чужим. Сначала родители, которые отмалчивались на его вопросы, потом усадьба, которая теснила его своими стенами и докучала ему нескончаемой работой. Однажды он загородил матери дорогу, когда она, как обычно, шла вечером к сараю с миской молока. «Тебе этого не понять», — только и услышал он в ответ. Тогда он выхватил миску и шваркнул ее о вымощенный булыжником двор. Мать молча собрала черепки и через некоторое время вернулась к сараю с новой миской.
— В мае жеребцу будет два года. Всему свой срок, — сказал отец. — Надо до тепла его обрезать, потом мухи будут на рану садиться. Так и до беды недалеко.
Гансу-Юргену исполнилось тем временем восемнадцать лет. С прошлого года он уже зарабатывал сам и отложил немного денег.
Холодным майским вечером, когда остальные смотрели телевизор, он собрал свои вещи, нацепил на морду Гнедому торбу с овсом и сечкой, и они тронулись в путь. Гнедой нес свою торбу, Ганс-Юрген — котомку. Была пора майских заморозков. Над прудом клубился белый туман. Огни в вычищенных стойлах и в доме еще долго светили им вслед. Ганс-Юрген хотел пойти с Гнедым на север, на какой-нибудь конный завод.
Для жеребчика было слишком холодно, каждый камешек больно отзывался в неподкованных копытах.
Ганс-Юрген вел его всю ночь, ориентируясь по Большой Медведице. Под утро он поставил в лесу маленькую палатку. Гнедого привязал к дереву. Следующей ночью Гнедой сильно захромал. Ганс-Юрген притомился, за день он не выспался. Он несколько раз обтирал Гнедого своим одеялом. Тот потел, несмотря на холод.
— Если мы тут ляжем… просто ляжем… Пока они нас не найдут… Нет, скоро они нас не найдут.
Но Гнедой не ложился, шел дальше, и Ганс-Юрген вел его в поводу.
Когда занялся новый день и с лугов сошел иней, они снова сделали остановку. Ганс-Юрген просто положил на землю палатку, поверх одеяло — так и лег.
— Назад нас никто не вернет, раз я этого не хочу, — твердил он про себя.
Он нехотя пожевал домашней колбасы, выпил лимонада. Гнедому он скормил немножко сахара, купленного накануне в деревенском магазине.
Гнедой ткнулся мордой ему в плечо.
— Далеко нам не уйти. Ну да ничего, какой-нибудь приют для нас найдется.