- Ну, так давай благозвучную! Да быстрей думай, завтракать давно пора!
- Не гони коней, торопыга. Тебе-то что, а мне с этим жить потом. Ты вот что: я сейчас за самоваром схожу, пока чай будем пить, так и подумаю. - С этими словами Будкис вновь принялся натягивать ботинки, навязывая из шнурков умопомрачительные узлы-'бантики'. Покончив с этим важным делом, он порывисто вышел из номера, толком не прихлопнув дверь. Несколько секунд спустя новенькие кожаные подошвы, будто кастаньеты, прощёлкали по ступеням деревянной гостиничной лестницы. Да, чего у нашего Борьки не отнимешь - это шустрости. Этот живчик никогда не был похож на 'хрестоматийного' прибалта с их ставшей притчей во языцех заторможенностью.
Когда служитель, притащивший поднос с калачом и всем, полагающимся к чаепитию, включая крохотную жестяную сахарницу с мелко наколотым рафинадом, торжественно внёс и водрузил в центре стола пышущий паром слегка помятый самовар, мы совместили процесс разработки 'легенды' с лёгким завтраком. Что ни говори а употребление чая из настоящего самовара, протопленного мелкими чурочками запах нагара от которых придаёт необычный, какой-то диковатый оттенок аромату напитка, прихлёбываемого маленькими глоточками из высоких стаканов, туго вставленных в фигурные посеребрённые подстаканники с надписью J.FRAGET на донце - это что-то настолько необычное, что не идёт ни в какое сравнение с торопливо залитым из пластикового электрочайника пакетиком в полихлорвиниловой посудинке!
- Ну что, надумал себе партийный псевдоним? Как тебя кликать будем? Учти, Ленин и Сталин тут уже есть, а Троцких аж двое: я и Бронштейн. Третьим не занимать!
- Всё бы тебе шуточки. Не беспокойся, определился я уже. Имя так и останется - Борис. А фамилия, раз уж товарный знак 'Сталин' занят, у меня теперь будет Гележин. Она на русскую похожа, но ни у кого такой быть не должно. А раз в России отчество полагается записывать, то пускай Михайлович будет.
- Погоди, у тебя же отец вроде дядя Иван? Почему 'Михайлович' вдруг?
- Не Иван, а Йонас. - Борька смотрел на меня таким взглядом, словно не мог догадаться, как я не понимаю простейшие вещи. - Это при Советской власти его официально Иваном называли, а дома - только Йонасом! Но Йонас - это имя простонародное, в Литве почти каждого батрака так кличут. А если по-русски переделать, то в России каждый Иван - дурак, можешь в сказках прочитать.
Ничего себе...
- Не, Борька, ты всё-таки сволочь, не зря тебя в школе били. От родного отца отказаться - совсем совести не иметь.
- Сам ты сволочь! - Репортёр вскочил из-за стола так резко, что лёгкий стул с плетёной спинкой со стуком грохнулся на пол. - Я своего отца уважаю! И деда уважаю! И я от них не отказываюсь, я имя другое беру. Потому что нет сейчас ещё ни отца, ни деда, ни другого деда! Они у меня только вот тут! - Звонко хлопнул он себя по лбу. От волнения в его чистой русской речи прорезался лёгкий акцент. - Не родились они ещё! А я человек творческий, в прессе нужна запоминаемость, а 'Ивановичей' в России - каждый второй, как запомнить? А ты - ты какое право имеешь так говорить? У тебя прадед живой, ты прямо сейчас можешь к нему в гости ехать! А мне не к кому ехать, я сам по себе здесь, никого не осталось! Все там, в Литве, в Америке живут! А нет, не живут ещё: будут жить. А я никогда жить не буду, потому что здесь торчу как последний мулькис! У меня там всё осталось, а здесь - никого и ничего! Ни семьи, ни денег ни копейки, даже вот эти вот тряпки - взмахнул он полой пиджака - на твои куплены! Я тут никто, нету меня! А раз нету - то какое право имеешь мне новую жизнь запрещать?
Рванув дверь в 'тамбур', он выскочил из комнаты. Через секунду хлопнула вторая дверь, судя по звуку - в 'прихожий нумер'.
Да... Вот не думал, что Борька так сорвётся. Вон, под конец глаза заблестели и голос прерываться стал... Не надо сейчас к нему. Пусть успокоится. 'Мужчины не плачут, мужчины - огорчаются' - очень правильно в том фильме сказали. Раз никто не видел, значит - никто и не плакал...
А мне что - сильно легче здесь? В девятьсот пятом году мы все трое в одинаковой дупе сидим. И удастся ли из нее выбраться - тоже вопрос открытый. Но я постараюсь. Очень постараюсь: как танк пройду, на зубах подтягиваться стану, лишь бы не случилось того, что случилось. Не хочу, чтобы опять Польшу рвали в войнах, чтоб поляки гибли в Сибири, сражаясь за Колчака и Троцкого, умирали на склонах Монте-Кассино и над Ла-Маншем! Не хочу Волынской резни, Майданека, разрушенной в Повстанне Варшавы, многолетнего братоубийства между аковцами и берлинговцами - не же-ла-ю! Чтобы не было всего этого, нужно лишь одно: чтобы в девятьсот пятнадцатом году немцы не опрокинули русскую армию, оккупировав Польшу и навсегда оторвав её от России. Уж слишком кровавыми оказались последствия. Нет уж: лучше полякам мирно получить независимость от русского царя, как и было обещано накануне Первой Мировой... В конце концов, я поляк - но русский поляк. И понимаю, что с Империями маленькой стране лучше дружить, чем воевать.