Работа по прокладке тоннеля и укреплению железнодорожной насыпи велась ежедневно, весь световой день, благо, солнце в Закавказье щедро на свет и тепло. По большим церковным праздникам в 'лагерь' приезжал полицейский офицер с несколькими кавалеристами конвоя и привозил с собой священника, который проводил короткую службу у походного алтаря, исповедовал и причащал. Каторжан мусульманского и иудейского вероисповедания это мероприятие не касалось, но муллу или раввина здесь не видывали ни разу. Впрочем, после службы нас всё также гнали на место работ.
Привычно-противно скрипит колесо тачки. Скрип-скрип-скрип... Шварк-шварк... Дзинь! Скрип-скрип-скрип... Шварк-шварк... Дзинь... Скрип-скрип-скрип... Шварк-шварк... Дзинь... Каждый день - одно и то же. Как же всё это настобрыдло!!! А впереди - ещё год в кандалах, а после - в лучшем случае - судьба мелкого уголовника или бомжа, или, как сейчас говорят, 'босяка'... НЕ ЖЕ-ЛА-Ю!!!
Снова тачка доверху нагружена битым камнем. Разворачиваюсь и, налегая на рукояти, качу 'агрегат' к светлеющему выходу из тоннеля. Там, саженей через тридцать, нужно вывалить груз с насыпи в громоздящуюся по правую руку здоровенную кучу и, стараясь не спешить, вновь протопать мимо равнодушных конвоиров в тёмные недра горы, чтобы опять и опять катить нагруженную тачку наружу, слушая скрип деревянного колеса и бренчание ручных кандалов... Я что - для этого жил?
Вышел, прищурившись, на свет, чуть задержал шаг, давая глазам привыкнуть к солнцу. Конвоиры стоят впереди, опершись на берданки, дымят: один трубкой-носогрейкой, второй - солидных размеров 'козьей ножкой'. Болтают про какую-то Глашку-дуру, почти не глядя по сторонам. Начальства рядом нет, работяги - в кандалах, утреннее солнышко ещё не жарит, а ласково пригревает задубелые на воздухе лица... Хорошо им? Хорошо!