Несмотря на яркий национальный, а иногда и временной колорит, ситуативные реалии, в отличие от лексических, сравнительно легче поддаются переводу, так как их передача не связана с необходимостью сохранять какую-нибудь форму. Трудность заключается, во-первых, в их распознавании (нередко переводчик приписывает
1 X а ч атур я н - № 'Реалия и пёреводимость.—МП, 1972, 9,
с. ,57—58. .'.... .. . ..
2 И, 7.XII.1974.
3Моралевич А. Варианты. --Кр., 1975, № 5, с. 7. 4 Его относят к невербальным, <чнемым» языкам; см, Верещагин Е. М., Костомаров В. Г. Указ. еоч. Изд. 2-е. с. 145.
334
'Очеретин В. Указ, соч., с. 22. "Толстой Л. Н. Собр. соч. Т. 6, с. 85.
3 Словарь русского языка под ред. С. И. Ожегова. В 4-х томах. 'М.: Гос. изд-во иностр. и нац. словарей, 1959 (см. «сглазить»).
;335
данному народу привычки и обычаи, которых у него нет) и, во-вторых, в умении подыскать наиболее лаконичную форму, в которую и заключить объяснение или намек на сущность дела. Если сравнительно просто дать читателю понять, что хочет сказать персонаж, глядя с сожалением на собеседника и крутя ладонь с растопыренными пальцами у виска или посвистывая и уперев опять-таки в висок указательный палец, то весьма нелегко несколькими словами рассказать легенду, передать суть приметы, растолковать традиционное поведение, направить мысль читателя к известной каждому носителю языка сказке или произведению литературы. Переводя некрасовских «Коробейников», нужно поведать читателю о том, что в дореволюционной России верующие, зевая, крестили рот, чтобы туда не залетела невзначай нечистая сила — «Старый Тихоныч, зеваючи, то и дело крестит рот» 1. В болгарском переводе Тихоныч и зевает и крестится, но связи между обоими действиями нет, и это, мы считаем, одна из неизбежных потерь: объяснить (правда, не в двух коротких строках), конечно, можно, но это приведет к неоправданному привлечению внимания читателя к незначительной детали, которая в подлиннике совсем не подчеркнута. Или что делать с тем самым (явно неприличным с точки зрения любого иностранца) «поплевыва-нием» графини Ростовой? — графиня, а плюет! У одного болгарского переводчика, а также в переводе на английский язык графиня ничтоже сумняшеся сплевывает, прежде чем вернуться в гостиную («погледна ноктите си и плю», "looked at her nails and spat out"). Но в последнем болгарском переводе уже содержится намек на «сглаз»: «плю лекично за уроки»; также приблизительно передано это и во французском переводе: «Pour conjurer le mauvais sort, la comtesse cracha». Или как быть с фольклорными аллюзиями? Сообщая о съезде колдунов в Боготе, автор в скобках сообщает: «По непроверенным сведениям, делегаты прибыли верхом на метлах»2. Каждому русскому известно, что излюбленным транспортом ведьм являются ступа, помело, метла — в этом вся соль «непроверенных сведений». Ну а если в фольклоре, допустим, англичан, ведьмы и всякая нечисть пользуются иными средствами передвижения? Или если у другого народа и ведьм не наблюдается?
'Некрасовы. А. Сочинения. Т. II, с. 35. 2 Кр., 1976, № 1, с. 12.
336
В отношении всех реалий, в том числе и ситуативных, отражать национальное своеобразие в принципе надо. Скажем, при переводе рассказов Гоголя все ведьмы должны быть переданы с характерными для украинского фольклора атрибутами. Нельзя, переводя с турецкого языка, написать «мой турецкий друг кивнул» в значении «согласия», потому что, выражая согласие, турок не кивает: либо он выразит это характерным для его национальности путем, либо, в худшем случае, нейтрально (мой турецкий друг «согласился», «не возражал», «принял»), либо он не турок.
И тут опять встает вопрос, что делать в случаях, когда у автора гурок кивает? Переделать кирок на покачивание головой? Или передать нейтрально « согласился»? Или оставить как есть? Эти вопросы особенно важны, когда дело касается быта и культуры страны ПЯ. Если автор— современник переводчика, все вопросы решает он сам. Если же нет, то переводчик, прежде чем принять какое-либо решене, должен учесть: действительно ли это ошибка? А, быть может, наш турок знаком с европейскими обычаями, в частности с обычаями своего собеседника, или подражает ему? Если же это в самом деле промах, а особенно при описании действительности страны ПЯ, то, пожалуй, исправить его можно — тактично, ненавязчиво, нейтральными средствами, чтобы не подводить автора, себя и, что важнее, чтобы не искажать жизненной правды.
Но и когда промахов нет, не все и не всегда можно передавать как есть. Нередко ситуативная реалия носит такой характер, что у читателя перевода возникают не те ассоциации, которых автор ожидает от читателя подлинника. Цитируя А. Нойберта, А. Д. Швейцер 1приводит его пример о переводе на арабский язык строки из сонета Шекспира, где «летний день ассоциируется с понятием красоты», и отмечает, что у арабского читателя летний день и красота несовместимы и лето нужно заменить весной: для араба лето связано со зноем и, следовательно, приятных ассоциаций не вызывает. С этим можно согласиться, но лишь при условии, что речь идет о сравнении, т. е. о понятии, близком к устойчивым единицам. А будь это обычное описание прекрасного летнего дня, каковы бы ни были температурные различия, переводчик не имеет права делать скидок на температуру. Приблизительно
'Швейцер А. Д. Перевод и лингвистика, с. 243.
337
то же в примере со съездом колдунов, поскольку дается не описание народного быта, а, так сказать, ссылка на него; поэтому ситуативную русскую реалию можно при переводе даже заменить подходящей ситуацией, понятной читателю на ПЯ.
Частным вопросом является передача намеков неизвестные литературные произведения. Эта тема относится скорее к фразеологии — мы говорили о крылатых словах, цитатах, фразеологических сочетаниях, связанных с бытом и культурой народа, но одетых в точно определен-' ную языковую форму. Однако здесь нужно отметить те случаи, когда самой цитаты или поговорки нет, а есть только аллюзия. «Ты сетовал, дорогой Крокодил, что о твоих собратьях сказано и написано много несправедливого. И нрав-то у вас, мол, зверский, и питаетесь-то вы к а л о ш а м и, и ваша скупая крокодильская слеза (разрядка наша — авт.) насквозь фальшивая»1. Как переводить «крокодильскую слезу» — догадаться несложно: фразеологизм крокодиловы слезы принадлежит к интернациональным; но почему крокодил «питается калошами» знает только русский и те из читателей-иностранцев, которые знают русскую детскую литературу («Телефон» и «Крокодил» К. Чуковского). Или такой текст: «Я хотел посоветовать владельцу [который не мог найти необходимые ему запчасти] насоса печально апробированный в прошлом метод: если нет грузил — отвинчивай гайки (разрядка наша — авт.) на железной дороге..»2. Ведь если в переводе не намекнуть на «Злоумышленника» Чехова, апробация лишается смысла. Как поступить с переводом следующего текста: «Жизнь такова, что безоблачного счастья не бывает. Всегда находится кто-то третий, который., подбросит свою ложку дегтя или надушенный платок (разрядка наша— авт.) с чужими инициалами»3? Выделенные слова делают последнюю фразу намного более емкой, чем если бы за ними не скрывалась связь с известными читателю подлинника мыслями — о ложке дегтя в бочке меда и эпизоде с платком Дездемоны — аллюзии, которые должны сохраниться и в переводе.
О том, как «переводить» такие «намеки на факты, общеизвестные там и тогда, где и когда создавался ори-