Мы с Элли проводим остаток нашего вечера, бегая по музыкальным магазинам, пока она не просит меня заехать в сеть ресторанов, где еду приносят в машину. Я не был в этом заведении в стиле пятидесятых годов с тех пор, как был ребенком, и, видимо, Элли тоже.
Оказывается, она чрезвычайно ностальгична, чего я о ней не знал.
Песни. Детские шоу. Ее любовь к семейным традициям и одеялу, без которого она не может заснуть, несмотря на то что ей уже двадцать девять лет.
Я не могу отнести к себе такие личностные качества, но то, как она загорается всякий раз, когда говорит о том, что ей нравится, вызывает у меня интерес и желание умиротворить ее любовь к прошлому. Поэтому я отменил наш заказ в шикарном стейк-хаусе, как только заехал на одно из свободных мест у ресторана.
Я не позволяю даже Нико есть в моей машине, но достаточно Элли взмахнуть ресницами и сказать «пожалуйста» своим напряженным голосом, чтобы я сдался.
Если бы Джулиан узнал, он бы неделю поливал меня дерьмом.
К моему пикапу едет женщина в роликовых коньках и костюме в стиле пятидесятых, и мы заказываем бургеры, картошку фри и один клубничный молочный коктейль. Я знаю, почему Элли настаивает на том, чтобы разделить картофель фри и молочный коктейль, а не заказывать два, и это заставляет меня ценить ее еще больше.
Пока мы разговариваем и едим, Элли решает разобраться с моей акустической системой и включает Астрид и «Treble Makers», которые, очевидно, были великими во времена музыкальных автоматов и юбок-пуделей20. Мне не нужно беспокоиться о том, чтобы притворяться или обдумывать свое следующее предложение, и любая тишина в разговоре скорее успокаивает, чем вызывает дискомфорт.
Она обхватывает губами соломинку и сосет, совершенно не замечая, как неудобно тесно стало в моих брюках, когда она пила молочный коктейль.
— Уверен, что не хочешь немного? — она протягивает мне пластиковый стаканчик.
— Нет, — я лучше понаблюдаю за ней, спасибо большое.
Она тихо смеется.
— Я думала, ты хочешь?
— Передумал, — мой взгляд падает на ее рот.
Ее лицо озаряется, и она демонстративно делает еще один глоток.
Я сужаю глаза.
Она закатывает свои с улыбкой.
— Только не говори мне, что беспокоишься о количестве потребляемых калорий или что-то в этом роде.
— Нет, — я ерзаю на сиденье.
— Ты всегда можешь сходить на тренировку, если чувствуешь себя виноватым, — она машет молочным коктейлем у меня перед глазами. — Это того стоит.
Чувство вины – последнее, что я испытываю, и, судя по ее дразнящей улыбке, она это тоже понимает.
Ее голос понижается, когда она говорит:
— Я даже присоединюсь к тебе.
Я моргаю.
— Я думал, ты ненавидишь тренировки.
— А я никогда не говорила, что буду принимать в них участие, — она подмигивает. — Оказывается, у меня аллергия на кардио.
— Это объясняет, почему ты завалила физкультуру, — она упомянула об этом однажды во время одного из наших походов на Гавайях, и с тех пор я никогда не забывал об этом.
Она недовольно сморщила нос.
— Тренер был абсолютным козлом.
— Я знаю. Терпеть его не могу.
— Разве он не тренировал футбольную команду?
— Да.
— Тогда почему ты его терпел?
— Потому что дяде нравилось, что я был в команде.
— А тебе нравилось? — с каждым разом Элли все более метко задает мне острые вопросы, как этот, и хотя я ценю ее внимание, уклоняться от правды становится сложнее.
Я делаю секундную паузу, прежде чем ответить.
— Нет.
Ее рот открывается.
— Но разве ты не был капитаном?
— Да.
— Но зачем тебе заниматься спортом, который ты не любишь?
Я смотрю в окно пикапа.
— Думаю, ты знаешь, почему.
— Я хочу, чтобы ты все равно мне рассказал.
— Почему?
— Потому что ты годами держал все это в себе, и я думаю, что тебе будет полезно открыться, — она ласково касается моего лица, и я снова поворачиваюсь к ней лицом.
Отлично. Я могу это сделать. Для нее.
— Мой дядя всегда говорил о том, как ему нравилось быть в футбольной команде и как он хотел бы, чтобы Джулиан пошел по его стопам.
— Так что ты пошел вместо него.
Я киваю.
— Джулиан был слишком сосредоточен на школе и внеурочных клубах, поэтому я воспользовался возможностью хоть раз оправдать их ожидания, — я опускаю взгляд, и стыд волнами сочится из меня. — Мой дядя был так счастлив. Он ходил почти на все игры, когда я присоединился к команде.
— Ты занимался спортом с тренером, который тебе не нравился, потому что это делало кого-то другого счастливым?
— Я знаю, это кажется глупым…
— Это не глупо, Рафаэль. Это чертовски грустно, что никто не обратил на это внимания.
— Если честно, я очень хорошо это скрывал, и не то чтобы я ненавидел спорт.
— Кто-нибудь догадывался о том, что ты на самом деле чувствуешь?
— У Джулиана были подозрения, но он никогда не говорил мне об этом.
— А ты не думал поговорить с ним об этом?
— Ну, нет, — а стоило ли? Мысль о том, чтобы вот так открыться ему, приводит меня в ужас, особенно когда он имеет право осуждать меня за то, что я вел себя подобным образом на протяжении двух десятилетий.
Я люблю своего кузена и не хочу, чтобы он думал, что я его обманываю или веду себя изворотливо.
Я просто… немного сломлен.
Элли на мгновение задумывается, прежде чем сказать:
— Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал.
— Хм?
— Будь всегда честен со мной. Даже если ты думаешь, что мне не понравится то, что ты скажешь, или то, как ты отреагируешь на что-то, я предпочту, чтобы ты сказал мне правду, а не прятался за ложью, потому что боишься, что это может меня оттолкнуть.
— Я могу это сделать, — я прочистил горло. — Я сделаю это.
Чем больше времени я провожу с ней, тем больше понимаю, что она права.
Я давал ей бесчисленные возможности сдаться и уйти, но она оставалась, снова и снова доказывая, что я могу ей доверять. Что я тоже могу ее любить.