Она отдергивает руку.
— Спасибо, — я делаю глоток своего напитка.
— Лучше? — она снова садится.
— Нет.
— По шкале от одного до десяти, насколько больно было это признавать?
— Не меньше восьми.
В ее глазах снова появился озорной блеск.
— Лучше, чем десять.
— Подожди немного. Я уверен, мы доберемся и до десятки, — мои губы дергаются, но я сдерживаю себя, прежде чем Элли добавит это к своему нелепому счетчику улыбок.
— Итак, какой совет тебе нужен от меня?
Я тяжело вздыхаю.
— Уверен, ты заметила, что мне трудно найти общий язык с Нико.
Ее веселье угасает вместе с огоньком в глазах.
— Верно.
Я думал, она скажет что-то большее, чем просто «верно».
Ты знал, что просить у нее совета – плохая идея.
Джулиан ошибался. Элли не знает, как помочь мне, когда у нее совсем другие отношения с Нико.
— Мне жаль это слышать, — она отворачивается на несколько секунд, прежде чем ее взгляд возвращается ко мне.
— Он говорил с тобой об этом?
— Частично.
— Но он что-то упоминал?
У нее уходит несколько секунд на ответ, что еще больше усиливает мою тревогу.
Может быть, все хуже, чем ты думал.
Прежде чем заговорить, она трижды наматывает шнурок от своей толстовки на указательный палец.
— Ты спрашивал его о том, что может быть не так?
— Да, но у меня не получается выстроить с ним диалог.
— Может, тебе стоит попробовать еще раз?
— Какой в этом смысл? Он всегда находит способ отвергнуть меня.
К ней приходит осознание.
— О, Рафа. Мне очень жаль.
От жалости в ее голосе у меня сводит живот, и я чувствую стыд.
— Забудь, что я что-то говорил.
Ее кожа бледнеет.
— Я бы хотела рассказать тебе больше. Правда, хотела бы.
— Он… что-то говорил тебе?
Ее лицо теряет часть своего цвета.
— Не совсем.
— Это не значит «нет».
— Нет, но и не «да». Мы нечасто говорим о тебе.
Каким-то образом ее попытка заставить меня почувствовать себя лучше срывается, только усиливая мое растущее разочарование.
— Ну ты мне прям помогла.
— Эй. Я понимаю, что ты злишься, но…
— Злюсь? Ты думаешь, это злость? — моя чувствительность вылетает в окно вместе с самосохранением. — Мой сын больше не хочет проводить со мной время. Когда бы я ни пытался – будь то совместное чтение книги, просмотр фильма или видеоигры, – он замыкается и отталкивает меня, и знаешь, кого он просит вместо меня?
Она не смотрит на меня.
— Меня?
— Да, — шиплю я. — И как, по-твоему, я должен себя при этом чувствовать? — я не пытаюсь скрыть свою ненависть. Я не знаю, кто меня больше злит – она или я, но ярость и беспомощность становятся всепоглощающими, когда я направляю их прямо на нее.
— Это заставляет меня ненавидеть тебя, — произносить эти слова как-то неправильно. Тетя учила меня не ненавидеть никого, включая родителей, но я не могу придумать другого способа описать жгучую боль в груди всякий раз, когда смотрю на Элли. Ревность, ярость и стыд, кажется, проявляются в виде странного приступа изжоги, который не может устранить ни одна бутылка Антацида3.
— Ты действительно так ко мне относишься? — ее монотонный тон действует мне на нервы.
— Да, — говорю я с чуть меньшей уверенностью.
Она так долго не отвечает, что я начинаю сомневаться, ответит ли она вообще.
— Не думаю, что ты такого обо мне мнения, потому что если бы это было так, ты бы меня уже уволил.
Я скрываю тот факт, что поражен ее честностью, стиснув челюсти и сузив глаза.
Последовала еще одна долгая пауза, прежде чем она заговорила снова.
— Невзирая на твою ошибочную злость на меня, мне важно помочь тебе в твоих отношениях с Нико.
— Зачем?
— Потому что в глубине души я знаю, что ты хороший человек, даже если изо всех сил пытаешься доказать обратное.
Я чувствую себя так, словно Элли положила меня на операционный стол и вскрыла, обнажив все сломанные части, которые я прятал. Правда в том, что я был хорошим, и это стало скорее слабостью и обузой, чем знаком чести. Есть причина, по которой хорошие люди всегда финишируют последними, и обычно она заключается в том, что все вырываются вперед, перешагивая через них.
Я опускаю взгляд, когда стыд прокладывает себе путь через меня, выжимая из моего тела каждую унцию уверенности.
Вздохнув, Элли встает, и я готовлюсь к ее уходу, как того и заслуживаю, но удивлен, когда она обходит кофейный столик и садится рядом со мной. Наши бедра соприкасаются, и по моей ноге пробегает жар.
Я никогда раньше не был так близок к ней. Я старался предотвратить любую возможность, которая могла бы привести к такой близости, и быстрый вдох напомнил мне, почему. Элли пахнет свежесобранной клубникой и любимой бомбочкой Нико для ванны, и этот запах одновременно дурманит мою голову и сердце, когда я делаю еще один глубокий вдох.
Я всегда испытывал к ней… интерес. Каждый раз, когда я отвозил Нико на уроки музыки в «Сломанный Аккорд», глаза Элли загорались в соответствии с ее яркой улыбкой, на время ошеломляя меня. Я уверен, что она считала мое молчание и общую задумчивость частью моего характера, и хотя она не ошибалась, частично в этом была виновата и она.
Какое бы влечение я к ней ни испытывал, со временем оно трансформировалось в нечто гораздо менее желанное, а мои отношения с сыном стали еще более напряженными.
Я ревновал.
Я хочу оттолкнуть ее, но тут она шокирует меня, прикладывая ладонь к моей спине и поглаживая ее кругами. Это движение скорее успокаивает, что меня беспокоит.
Сидеть рядом друг с другом – это одно, но прикасаться? Совершенно неуместно и непрофессионально, но я не могу найти в себе силы встать и отойти.
Вместо этого я сижу, неподвижно, как статуя, пока Элли пытается успокоить меня, человека, который не заслуживает и унции ее сочувствия или сострадания. В лучшем случае, я был маловежливым, а в худшем – ворчливым, неуверенным в себе засранцем, который вымещал на ней свою ревность.