Нико с улыбкой похлопывает по пустому месту рядом с собой.
Я достаю две новые книжки с его книжной полке и протягиваю их ему, чтобы он выбрал. Между комиксом о его любимом супергерое и короткой книгой на шрифте Брайля я уже знаю, что выберет Нико, но все равно предоставляю ему возможность выбора.
— Какую из них мы будем сегодня читать?
Он прищуривается, глядя на обложку, и мне кажется, что прошла целая вечность. Для ребенка, который весь прошлый месяц говорил о том, как он рад этому комиксу, ему как-то трудно дается сегодня выбор.
— Даю тебе три секунды. Раз… два…
Мои брови приподнимаются к линии роста волос, когда он убирает руку от нового выпуска своего любимого комикса и берет книгу на шрифте Брайля.
Я проверяю его температуру тыльной стороной ладони.
— Ты заболел?
— Нет, — он отталкивает мою руку и открывает книгу с такой силой, что корешок трещит.
Прежде чем он успевает прочитать хотя бы предложение, я выхватываю книгу у него из рук и сажусь на край его кровати.
— Эй.
Он пытается выхватить книгу обратно, но я кладу ее вне его досягаемости.
— Что происходит?
— Ничего, — он смотрит прямо перед собой.
— Я не люблю допыт…
— Тогда не делай этого.
— Но я беспокоюсь о тебе.
Он молчит, почти задушив меня своим напряжением, нарастающим между нами. Если Рафаэль так чувствует себя всякий раз, когда Нико отгораживается от него, то теперь я могу понять его плохое настроение, потому что это очень неприятно.
Я еще не готова сдаться, поэтому пытаюсь снова.
— Ты всегда можешь поговорить со мной о чем угодно. Неважно, насколько все плохо.
Его взгляд падает на свои руки, сжимающие в кулаках плед в смертельной хватке.
— Я не могу. Только не об этом.
Я сжимаю пальцами его подбородок и заставляю посмотреть мне в глаза.
— Почему не можешь?
— Потому что я боюсь, — его напряженный голос едва слышен из-за шума кондиционера.
— Чего? — я терпеливо жду, пока он сделает глубокий вдох, и разочаровываюсь, когда он замолкает.
— Это как-то связано с твоей мамой? — спрашиваю я самым мягким голосом.
Он качает головой так сильно, что с кончиков его волос слетают капли воды.
— Папой?
Его нижняя губа дрожит, а глаза наполняются слезами.
О черт. Что сделал Рафаэль? Я прикусываю губу, чтобы не задать этот и еще десять других вопросов одновременно.
Его голос едва слышен, когда он спрашивает:
— Ты обещаешь никому не рассказывать?
У меня в животе заурчало от неуверенности. Я не должна давать подобных обещаний, но если это означает, что Нико поделится тем, что его беспокоит, то так тому и быть.
Я игнорирую свои опасения и киваю.
— Конечно.
Проходит еще тридцать долгих секунд, прежде чем он снова начинает говорить, а мое сердце учащенно бьется.
По его щеке скатилась одна слеза.
— Мое зрение ухудшается. В последнее время мне все труднее видеть в темноте, а угол зрения становится все более узким.
Я чувствую себя так, будто меня только что ударили в живот.
— О, Нико.
Еще одна слезинка бежит по водянистой дорожке к его дрожащему подбородку.
— Я переживаю.
— Конечно, — я делаю глубокий вдох. — Почему ты не сказал отцу?
— Потому что не хочу, чтобы он снова грустил.
Моя грудь сжимается, когда я впитываю боль на его лице, как свою собственную.
Я не могу подобрать слов, прижимая его к себе и желая сделать хоть что-нибудь, кроме как сидеть и ждать, пока время украдет все, что у него осталось.
Однажды Нико потеряет зрение почти на совсем, если вообще не полностью. Это несправедливо, учитывая его юный возраст. Такой ребенок, как он, заслуживает того, чтобы познать жизнь и весь мир без диагноза, который висит у него над головой, напоминая ему, чем он отличается от других детей его возраста.
Я смахиваю его волосы с глаз.
— Твой отец хотел бы знать, если бы у тебя были проблемы.
— Нет, не хотел бы.
— Конечно, хотел. Почему ты думаешь об обратном?
Нико так долго не отвечает, что я ошибочно думаю, что он заснул.
— Он плакал после приема у врача, — говорит он дрожащим голосом.
Я замираю.
— Когда?
— В январе, — его подбородок дрожит. — Я слышал его… в ванной.
— Ты уверен?
Он кивает.
Мое сердце разрывается от жалости к этим двум Лопесам, когда я понимаю, что они страдают в тишине, хотя могли бы положиться друг на друга. Но как бы я ни старалась сблизить их, они оба продолжают сопротивляться.
— Он не знает, что я его видел, — он шмыгает носом, и от этого звука трещина в моей груди расширяется.
Я обнимаю его.
— Это нормально, что люди плачут. Абсолютно нормально и может быть полезно.
— Да, но не тогда, когда причина во мне, — его глаза опускаются.
— Но он плакал не из-за тебя. Он плакал за тебя, — я не уверена, что заставляет мое сердце болеть сильнее: Рафаэль, переживающий из-за состояния здоровья своего сына, или Нико, наблюдающий, как его отец опускается на самое дно, которое должно было остаться в тайне.
Трудно выбрать, особенно когда я представляю, как плачет мой холодный, эмоционально недоступный босс.
Не в первый раз. В памяти всплывает воспоминание о том, как давным-давно подросток Рафаэль сломался на парковке в канун Рождества, совершенно не подозревая о том, что я сижу в машине, припаркованной рядом с его.
Тогда я понятия не имела, почему Рафаэль плакал, но мне удалось собрать все воедино после того, как Жозефина однажды рассказала, что годовщина смерти его матери приходится на двадцать третье декабря.
Воспоминание исчезает, когда Нико снова заговорил.
— От этого не легче.
Я крепко сжимаю его руки.
— Мне жаль.
Он прижимается ко мне.
— Это не твоя вина.
— Нет, но я все равно виновата. Ты держал это в себе все это время…