Он несколько раз сжимает и разжимает руки, прежде чем снова заговорить.
— В течение года мне удавалось избегать этой темы, но я не мог скрыть свои кошмары или навязчивое поведение. Однажды я подслушал разговор тети и дяди о том, что они подумывают отправить меня куда-нибудь лечиться.
Его дыхание, как и мое собственное, вырывается с дрожью.
— Лейк-Вистерия – маленький городок, и я слышал о паре детей в школе, которые уехали из-за проблем, поэтому я запаниковал, решив, что тетя и дядя устали от меня.
Невидимая лоза, покрытая шипами, обвивает мое сердце и сжимает его.
— Они просто хотели помочь тебе.
— Сейчас, когда я уже взрослый человек и у меня есть свой ребенок, я это понимаю, но тогда мне казалось, что весь мой мир рушится, — от отчаянной улыбки Рафаэля у меня защемило в груди.
Мне хочется взять его дрожащую руку в свою, но я остаюсь сидеть, не желая, чтобы у него сдали нервы и он закрылся от меня.
— Так что я менялся понемногу, чтобы никто не заподозрил.
— Что ты имеешь в виду под словами «я менялся»?
— Я не хотел, чтобы тетя и дядя беспокоились обо мне, поэтому я притворялся, что мне становится лучше. Что мне больше не снятся кошмары о родителях, что я больше не стараюсь полностью съесть свой ужин, потому что переедаю.
— Как? — вопрос прозвучал шепотом.
— Некоторые вещи давались легко, например, приложить усилия, чтобы завести друзей, или сосредоточиться на положительных моментах, игнорируя все негативные, которые со мной случались, в то время как другие вещи были более сложными, например, контролировать кошмары. С ними я ничего не мог поделать, но я обнаружил, что если просунуть одеяло в щель между дверью спальни и полом и спать в шкафу, то никто не услышит моих криков, — его голос ломается вместе с моим самообладанием, и по моей щеке скатывается слеза.
Я быстро смахиваю ее, чтобы он не заметил.
— Мне так жаль.
— За что ты извиняешься? Ты же не виновата в этом.
— Нет, но это не делает меня менее сожалеющей о том, через что ты прошел, — искушение свернуться калачиком рядом с ним и заключить его в свои объятия становится слишком сильным, чтобы игнорировать его, поэтому я следую за распутывающейся сердечной струной в своей груди к тому, кто продолжает тянуть за нее.
— Подвинься, — я делаю движение руками.
— Почему?
— Я хочу тебя обнять.
— Это становится для тебя привычкой, — он бросает на меня взгляд, который я тут же возвращаю. Вскинув бровь, он немного отодвигается, почти не оставляя мне места.
Хорошо сыграно.
Я прижимаюсь к его боку и прислоняюсь щекой к точке прямо над его сердцем. Оно бьется громко, хотя и немного быстрее, чем обычно.
Это заставляет меня улыбнуться.
Рафаэль подставляет мою голову под свой подбородок и обхватывает меня руками.
— Я рассказал тебе об этом не для того, чтобы ты меня пожалела.
— Это называется эмпатией, но если ты не хочешь… — я начинаю отстраняться, но вместо этого его руки крепко обхватывают меня.
— Если подумать, позволь мне рассказать больше трагических историй из моего прошлого. У меня есть из чего выбрать.
Я понимаю, что он шутит, чтобы разрядить обстановку, но в груди у меня все сжимается.
Я постукиваю по месту над его сердцем.
— Тебе не нужно притворяться, что тебе хорошо со мной.
Между его бровей появляется складка.
— Я не…
Я прижимаю палец к его губам.
— Я бы предпочла, чтобы ты вообще ничего не говорил, а не лгал мне в лицо.
Его взгляд падает на мою руку, и я отдергиваю ее, заметив, что от прикосновения к его губам осталось покалывание.
— Спасибо… за доверие, — говорю я, игнорируя комок в горле.
От его смелости мне тоже хочется открыться ему, хотя я не уверена, с чего начать. Рассказать историю, скрывающуюся за моими шрамами, всегда непросто, но для Рафаэля это не составило трудности, так что остается лишь вопрос, с чего начать.
Судьба, похоже, решила вмешаться, когда Рафаэль провел рукой по моему бедру, и я вздрогнула.
— Прости, — он убирает свои руки и кладет их обратно на подушку.
Тогда я принимаю решение. Оно не такое уж и трудное – после того, как он открылся мне, но все равно заставляет меня нервничать. Я никогда не знаю точно, как отреагируют люди и что они скажут, но у меня есть ощущение, что Рафаэль найдет время, чтобы понять меня.
Я кладу его ладонь на место, а затем провожу ею по рельефной коже.
— Моя реакция была вызвана не тобой.
— А чем?
— Шрамами.
Он молчит, нежно проводя большим пальцем по тому же месту. Если коснуться чуть левее, он найдет еще один шрам… а потом еще один. Это несложно, ведь мое тело прокрыто ими, хотя мое длинное платье отлично скрывает их от посторонних глаз.
— Что случилось? — спрашивает он, поглаживая мою кожу через ткань платья.
Я помню тот первый порез, как будто это было вчера. Гнев. Ненависть. Давление, которое нарастало в моей голове, не находя выхода.
Мама не могла мне помочь, по крайней мере, пока. Она боролась со своими собственными демонами, и самым большим из них был Энтони Дэвис.
Отец. Контролер. Насильник.
— Ты не обязана мне рассказывать, — говорит он минуту спустя.
— Я думала о том, с чего начать, а не о том, хочу ли я говорить об этом.
Мы оба смотрим на звезды и ночное небо, которое так напоминает мне мои собственные бедра и звезды, вытатуированные вокруг моих шрамов.
По небу проносится падающая звезда, и я воспринимаю это как знак.
— Когда я была моложе, мне было трудно контролировать свои эмоции.
Его большой палец продолжает поглаживать мой шрам взад-вперед, давая мне уверенность в том, что я могу продолжать.
— Мой отец был злым человеком, которому доставляло удовольствие принижать свою жену и дочь. Но никто этого о нем не знал, потому что для общества он был добропорядочным гражданином. Помощник шерифа с блестящим будущим. Заботливый муж и отец, каких показывают в кино и журналах, — в этих словах сквозит явное отвращение.