Она приглашает меня войти и закрывает за мной дверь.
— Что случилось?
— Ты сделаешь кое-что для меня?
— Сейчас? Уже десять вечера.
Я ищу в комнате ее гитару и протягиваю ей, чтобы она взяла ее.
— Вот.
Она в замешательстве смотрит на инструмент.
— Ты хочешь, чтобы я сыграла песню?
— Да.
— Почему?
— Потому что я не хочу читать о твоих серебряных шрамах. Я хочу услышать, как ты о них поешь.
Ее хватка на гитаре ослабевает, прежде чем она успевает ее поправить.
— Никто не должен был знать об этой песне.
Я проглатываю гнев.
— Но Ава предала тебя. Снова.
Она кивает.
— Ты споешь ее для меня? — спрашиваю я мягким голосом.
— Нет, — она делает шаг назад и качает головой. — Я пишу песни, но не исполняю их.
— А как же тот раз, когда ты пела в «Last Call»?
— Это было исключение.
— Тогда сделай его снова. Для меня.
Она качает головой.
Я просовываю руку под ее трясущийся подбородок и поднимаю его.
— Один раз. Это все, о чем я прошу, — когда она не отвечает, я повторяю напряженно: — Пожалуйста?
Она смотрит на меня стеклянными глазами.
— Почему?
— Потому что это первый и последний раз, когда я хочу услышать, как ты называешь себя сломанным шедевром.
Мне нужно услышать, как она поет эти слова, чтобы убедиться, действительно ли она сама в них верит.
Я беру ее за руку и веду в гостиную, где она устраивается на диване, а я сажусь на диванную подушку рядом с ней. Она дважды роняет медиатор, прежде чем сделать глубокий вдох и откинуть плечи назад.
— Я не пела ее уже очень давно.
— Мне все равно.
— Но у меня мало практики… — ее ошарашенный взгляд устремлен на все, кроме меня, поэтому я зажимаю ее лицо между ладонями и заставляю посмотреть на меня.
— Мне. Все. Равно, — с неохотой я отпускаю ее и откидываюсь на спинку дивана, молча заставляя себя сделать несколько глубоких вдохов.
Я понятия не имею, как должна звучать эта песня, но я должен был догадаться, что мелодия будет мрачной.
— Один раз, — говорит она, сделав паузу в игре пальцами.
— Это все, о чем я прошу, — я закрываю глаза и сосредотачиваюсь.
Ее пение начинается так тихо, что я едва слышу ее за гитарой, но постепенно ее голос, хриплый от непривычки, становится сильнее, вместе с ее уверенностью. Это разительный контраст со словами, которые она поет о себе.
Я слушаю, как она оценивает свое тело и мужчин, которые разочаровывали ее, заставляя чувствовать себя нежеланной. Я даже улавливаю упоминание об осколке зеркала, который она хранит уже более десяти лет, потому что не может с ним расстаться.
Я слышу каждое слово каждого болезненного стиха, заучивая текст.
Ее голос несколько раз дрогнул во время пения, но я не открываю глаза. Если я это сделаю, то скажу ей остановиться, а я не могу. Неважно, как сильно болит мое сердце.
Давление в груди становится невыносимым, но, к счастью, она играет последний аккорд, и наступает блаженная тишина. Когда я открываю глаза, то вижу, что они закрыты, а ее душевная боль запечатлена в каждой детали ее лица.
Я вырываю гитару из ее трясущихся рук и кладу ее на журнальный столик, а затем зажимаю ее лицо между своими ладонями.
— Я больше никогда не хочу слышать, как ты называешь себя сломленной снова.
Она пытается отвести взгляд, но ее лицо оказывается между моими ладонями.
— Ты не понимаешь.
— Я понимаю больше, чем ты можешь себе представить.
— О, потому что у тебя пятьдесят с лишним шрамов по всему телу?
— Может, у меня и нет шрамов, которые ты можешь увидеть, но от этого они не становятся менее реальными, — я постучал по своему сердцу.
Вся ее непокорность угасла, и она обмякла в моих объятиях.
— Я завидую тому, что ты можешь их прятать, в то время как мои всегда на виду. Каждый день я вижу их, и они напоминают мне обо всех ошибках, которые я совершила. О том, какой слабой я была и всегда буду.
Мне хочется встряхнуть ее, но вместо этого я целую ее в макушку.
— Ты одна из самых сильных людей, которых я знаю.
— Ты бы так не говорил, если бы видел их. Они… отвратительны, — ее голос ломается, как и вся сдержанность, которую я обещал себе перед тем, как войти в ее спальню.
К черту это.
— Я хочу их увидеть, — сердце сильнее бьется о мою грудь.
Она вскидывает голову.
— Что?
— Дай мне взглянуть на них, прежде чем ты предположишь худшее.
— Рафаэль.
— Покажи мне, насколько они отвратительны на самом деле, — говорю я с большим трудом. Эти слова — и все воспоминания, явно связанные с ними, — выводят ее из равновесия.