— Ты спрашивал его о том, что может быть не так?
— Да, но у меня не получается выстроить с ним диалог.
— Может, тебе стоит попробовать еще раз?
— Какой в этом смысл? Он всегда находит способ отвергнуть меня.
К ней приходит осознание.
— О, Рафа. Мне очень жаль.
От жалости в ее голосе у меня сводит живот, и я чувствую стыд.
— Забудь, что я что-то говорил.
Ее кожа бледнеет.
— Я бы хотела рассказать тебе больше. Правда, хотела бы.
— Он… что-то говорил тебе?
Ее лицо теряет часть своего цвета.
— Не совсем.
— Это не значит «нет».
— Нет, но и не «да». Мы нечасто говорим о тебе.
Каким-то образом ее попытка заставить меня почувствовать себя лучше срывается, только усиливая мое растущее разочарование.
— Ну ты мне прям помогла.
— Эй. Я понимаю, что ты злишься, но…
— Злюсь? Ты думаешь, это злость? — моя чувствительность вылетает в окно вместе с самосохранением. — Мой сын больше не хочет проводить со мной время. Когда бы я ни пытался — будь то совместное чтение книги, просмотр фильма или видеоигры, — он замыкается и отталкивает меня, и знаешь, кого он просит вместо меня?
Она не смотрит на меня.
— Меня?
— Да, — шиплю я. — И как, по-твоему, я должен себя при этом чувствовать? — я не пытаюсь скрыть свою ненависть. Я не знаю, кто меня больше злит — она или я, но ярость и беспомощность становятся всепоглощающими, когда я направляю их прямо на нее.
— Это заставляет меня ненавидеть тебя, — произносить эти слова как-то неправильно. Тетя учила меня не ненавидеть никого, включая родителей, но я не могу придумать другого способа описать жгучую боль в груди всякий раз, когда смотрю на Элли. Ревность, ярость и стыд, кажется, проявляются в виде странного приступа изжоги, который не может устранить ни одна бутылка Антацида3.
— Ты действительно так ко мне относишься? — ее монотонный тон действует мне на нервы.
— Да, — говорю я с чуть меньшей уверенностью.
Она так долго не отвечает, что я начинаю сомневаться, ответит ли она вообще.
— Не думаю, что ты такого обо мне мнения, потому что если бы это было так, ты бы меня уже уволил.
Я скрываю тот факт, что поражен ее честностью, стиснув челюсти и сузив глаза.
Последовала еще одна долгая пауза, прежде чем она заговорила снова.
— Невзирая на твою ошибочную злость на меня, мне важно помочь тебе в твоих отношениях с Нико.
— Зачем?
— Потому что в глубине души я знаю, что ты хороший человек, даже если изо всех сил пытаешься доказать обратное.
Я чувствую себя так, словно Элли положила меня на операционный стол и вскрыла, обнажив все сломанные части, которые я прятал. Правда в том, что я был хорошим, и это стало скорее слабостью и обузой, чем знаком чести. Есть причина, по которой хорошие люди всегда финишируют последними, и обычно она заключается в том, что все вырываются вперед, перешагивая через них.
Я опускаю взгляд, когда стыд прокладывает себе путь через меня, выжимая из моего тела каждую унцию уверенности.
Вздохнув, Элли встает, и я готовлюсь к ее уходу, как того и заслуживаю, но удивлен, когда она обходит кофейный столик и садится рядом со мной. Наши бедра соприкасаются, и по моей ноге пробегает жар.
Я никогда раньше не был так близок к ней. Я старался предотвратить любую возможность, которая могла бы привести к такой близости, и быстрый вдох напомнил мне, почему. Элли пахнет свежесобранной клубникой и любимой бомбочкой Нико для ванны, и этот запах одновременно дурманит мою голову и сердце, когда я делаю еще один глубокий вдох.
Я всегда испытывал к ней… интерес. Каждый раз, когда я отвозил Нико на уроки музыки в «Сломанный Аккорд», глаза Элли загорались в соответствии с ее яркой улыбкой, на время ошеломляя меня. Я уверен, что она считала мое молчание и общую задумчивость частью моего характера, и хотя она не ошибалась, частично в этом была виновата и она.
Какое бы влечение я к ней ни испытывал, со временем оно трансформировалось в нечто гораздо менее желанное, а мои отношения с сыном стали еще более напряженными.
Я ревновал.
Я хочу оттолкнуть ее, но тут она шокирует меня, прикладывая ладонь к моей спине и поглаживая ее кругами. Это движение скорее успокаивает, что меня беспокоит.
Сидеть рядом друг с другом — это одно, но прикасаться? Совершенно неуместно и непрофессионально, но я не могу найти в себе силы встать и отойти.
Вместо этого я сижу, неподвижно, как статуя, пока Элли пытается успокоить меня, человека, который не заслуживает и унции ее сочувствия или сострадания. В лучшем случае, я был маловежливым, а в худшем — ворчливым, неуверенным в себе засранцем, который вымещал на ней свою ревность.