Толстовка, забытая в сушилке. Бутылка с водой из нержавеющей стали, которую она называла своей бутылкой для эмоциональной поддержки, оставленная сушиться на полке для посуды. Ее гитара, брошенная на кофейном столике, нетронутая после несчастного случая с Нико.
Последние несколько ночей я спускался вниз, ожидая услышать звуки гитары, но натыкался на тишину.
Возможно, если я избавлюсь от самого напоминания о ней, то и чувство вины, лежащее на моих плечах, исчезнет, поэтому я за долю секунды решаю написать ей сообщение.
Рафаэль: Ты оставила здесь свою гитару и несколько вещей. Не хочешь встретиться где-нибудь, чтобы я мог отдать их тебе?
Следующие пять минут я провожу в ожидании ответа, а потом раздражаюсь, когда вижу, что она просто прочитала мое сообщение.
Рафаэль: Нико присвоил твою бутылку себе, так что удачи в попытках вернуть ее.
Я застонал от того, насколько жалко я звучу.
Чтобы не писать ей снова, я занялся раскрашиванием новой миниатюрной фигурки, которую напечатал. Мое последнее творение заняло две недели проб и ошибок, и я чуть не сломал свой принтер за тридцать тысяч долларов, пытаясь повторить последнего любимого супергероя Нико, но оно того стоило.
Когда рука разболелась, а глаза заслезились от усталости, я выключил настольную лампу и отправился в спальню, проверяя телефон на наличие новых сообщений. В то время как в групповом чате Муньос-Лопес двадцать пропущенных сообщений, а в групповом чате «Детский стол» еще десять непрочитанных, от Элли так и не пришло ни одного сообщения.
Я не имею права злиться из-за того, что она меня игнорирует, но это так, и я не совсем понимаю, что с этим делать.
Глава 11
Рафаэль
Решимость моего сына достойна восхищения. Уверен, я был бы впечатлен тем, сколько усилий он приложил, чтобы заставить меня пересмотреть свое решение в отношении Элли, если бы не был так расстроен его молчаливым поведением.
Сначала он отменил свой день рождения и попросил мою тетю связаться с центром развлечений, расположенным в нескольких городах отсюда, чтобы вернуть мне первоначальный депозит. Затем он позвонил моей помощнице Ариэль — номер я дал ему только для экстренных случаев — и попросил отложить нашу семейную поездку до дальнейшего уведомления.
По словам моей тети, он звонил и Элли, но она не отвечала.
Говорят, что нельзя вести переговоры с террористами, но что делать, если террорист — мой восьмилетний сын? Уступлю ли я его требованиям или буду стоять на своем, несмотря на сомнения в правильности своего решения уволить Элли? Наступит ли момент, когда я проглочу свою гордость, брошу полотенце и скажу: «К черту, Элли совершила ошибку, и я должен простить ее за это»?
Как бы заманчиво ни звучал этот вариант, я не могу сдаться. Мои проблемы с доверием очень глубоки, а секрет Элли прорвал старый шрам, словно дешевую оберточную бумагу.
— ¿Papi? (Папа?).
Услышав голос Нико после его самозабвенного молчания, я пугаюсь. Я роняю кисточку и поднимаю взгляд от миниатюрного злодея, над которым работал.
— Что случилось? — я сохраняю непринужденный тон, откинувшись на спинку стула.
— Мне нужно с тобой поговорить.
— Правда? — волнение сквозит в моем голосе, выдавая мои эмоции.
Он не улыбается, и в его глазах нет той особой искры, когда он кивает, но я не теряю надежды.
Ты знал, что он одумается.
— Пойдем сюда, — я отхожу от стола и направляюсь к дивану на противоположной стороне моей комнаты отдыха. Нико волочит ноги за мной, а потом садится на свой любимый стул. Его ноги болтаются над землей, когда он откидывается назад, а кроссовки светятся, когда подошвы стучат друг о друга.
Как бы он ни старался вести себя по-взрослому, он всегда будет моим маленьким мальчиком.
Я сажусь.
— Что случилось?
Он смотрит на сложенный лист бумаги на своих коленях.
— Извини меня.
Я моргаю.
— За что?
— Что держал ухудшение своего зрения в секрете.
— Все нормально.
— Нет, не нормально, — он разворачивает лист бумаги. Желчь подкатывает к моему горлу, когда одна из слезинок Нико капает на отксерокопированную страницу, которую Элли сделала из моего школьного альбома. По центру страницы проходит разрыв, разделяя мое лицо на две части.