Он легонько подталкивает меня одной рукой, а другой катит оба наших чемодана.
— Давай. Чем быстрее мы сядем в самолет, тем быстрее ты привыкнешь.
Он ведет меня по нескончаемому рукаву, в котором, кажется, жарче, чем в аду, благодаря июньскому солнцу, бьющему в металлическое покрытие.
— Ты не говорила мне, что боишься летать.
— А ты и не спрашивал.
— Вполне справедливо, — его негромкая усмешка щекочет мне ухо и вызывает дрожь по позвоночнику. — Теперь я наконец-то понимаю, почему ты не хотела лететь на частном самолете.
— Ты видел, какого он размера? Он крошечный, — на фоне огромного самолета, к которому мы идем, частный самолет Рафаэля выглядит как одна из игрушек Нико.
— Нехорошо оскорблять размер мужчины, — в его голосе звучит намек на улыбку.
— Рафаэль Анджело Лопес. Ты только что пошутил про член? — я украдкой бросаю взгляд на своего босса, щеки которого розовеют.
— Как ты узнала мое второе имя?
— Так же, как я узнаю большинство вещей.
— Моей тете нужно научиться держать рот на замке, — его румянец усиливается.
Я привыкла быть жадной до улыбок Рафаэля, но еще больше мне нравится, как его щеки краснеют от смущения, особенно когда причиной этого являюсь я.
— Эй, улитки! Быстрее! Здесь жарко! — кричит Нико.
Рафаэль отрезвляется, и его серьезная маска возвращается, когда он еще раз слегка подталкивает меня.
— Ты в порядке? — Нико смотрит на меня, когда мы наконец добираемся до двери самолета.
— Да. Просто немного тошнит.
— О нет!
Я натягиваю свою лучшую ободряющую улыбку.
— Да, но со мной все будет в порядке.
— Хорошо, потому что это будет долгий полет, — он протягивает слово «долгий», что еще больше разжигает мою панику.
Рафаэль, кажется, замечает, как я теряю самообладание, и ободряюще сжимает мою шею. Этот жест гораздо более интимный, чем он, вероятно, хотел, и от него у меня замирает сердце.
Стюардесса машет рукой, привлекая наше внимание, и Нико хватает меня за руку и тянет к открытой двери кабины.
— Пойдем!
Я следую за ним, не протестуя, потому что, несмотря на свои личные страхи, я готова сделать для Нико Лопеса все, что угодно, в том числе пережить десять часов страданий и укачивания, если это сделает его счастливым.
Нико болтает со мной без умолку на протяжении всей посадки в самолет. Я стараюсь поддерживать разговор, а он, кажется, забыл о том, что меня укачивает, пока я не снимаю с себя пропотевшую толстовку и не запихиваю в рот таблетку Драмина8.
— Ты все еще плохо себя чувствуешь? — спрашивает он самым громким шепотом из всех возможных.
— Вроде того?
— Почему?
К счастью, от необходимости отвечать меня спас не кто иной, как Рафаэль.
— Николас? — зовет его отец с сиденья позади меня.
— ¿Si, Papi? (Да, папа?).
— Ты не против поменяться со мной местами?
Он слегка хмурится.
— Почему?
— Потому что мой иллюминатор не открывается.
— Хм, — Нико наклоняется и шепчет мне на ухо: — Papi (Папа) любит летать с открытым иллюминатором, потому что он пугливый как кот.
Что ж, Рафаэль будет очень разочарован, когда узнает, что я предпочитаю, чтобы оно было закрыто.
— Нико, — говорит Рафаэль слишком серьезным тоном.
— Хорошо.
Они меняются местами. Поскольку Рафаэль купил четыре билета, чтобы никто не сел рядом, Нико растягивается на двух больших сиденьях.
— Пристегнись, пожалуйста, — Рафаэль встает и ждет подтверждающего щелчка двух металлических деталей, сцепляющихся друг с другом.
Мое сердце, которое и так бешено колотилось, грозит разорваться, когда Рафаэль проскальзывает в щель между мной и сиденьем напротив моего.
Я никогда раньше так остро не ощущала присутствие кого-то еще, и мое тело замирает, когда он протискивается мимо меня, чтобы занять свое место.
— Привет, — говорит он, усаживаясь в кресло рядом со мной.
— Привет, — я смотрю в его темно-карие глаза.
Нам редко выпадает шанс быть так близко друг к другу, и я не совсем понимаю, как я к этому отношусь. С одной стороны, мне трудно отвести взгляд, а с другой — я отчаянно пытаюсь уклониться от его глаз.
К счастью для нас обоих, он портит момент, поднимая шторку иллюминатора.
— Нет! — я поспешно накрываю его руку своей.
— Тебе не нравится смотреть в окно?
— Абсолютно нет.
Он хмурится.
— Почему?
Поскольку мое самосохранение было потеряно где-то между рукавом и салоном первого класса, мне нечего терять, если я буду откровенна.