— Ты заболел?
— Нет, — он отталкивает мою руку и открывает книгу с такой силой, что корешок трещит.
Прежде чем он успевает прочитать хотя бы предложение, я выхватываю книгу у него из рук и сажусь на край его кровати.
— Эй.
Он пытается выхватить книгу обратно, но я кладу ее вне его досягаемости.
— Что происходит?
— Ничего, — он смотрит прямо перед собой.
— Я не люблю допыт…
— Тогда не делай этого.
— Но я беспокоюсь о тебе.
Он молчит, почти задушив меня своим напряжением, нарастающим между нами. Если Рафаэль так чувствует себя всякий раз, когда Нико отгораживается от него, то теперь я могу понять его плохое настроение, потому что это очень неприятно.
Я еще не готова сдаться, поэтому пытаюсь снова.
— Ты всегда можешь поговорить со мной о чем угодно. Неважно, насколько все плохо.
Его взгляд падает на свои руки, сжимающие в кулаках плед в смертельной хватке.
— Я не могу. Только не об этом.
Я сжимаю пальцами его подбородок и заставляю посмотреть мне в глаза.
— Почему не можешь?
— Потому что я боюсь, — его напряженный голос едва слышен из-за шума кондиционера.
— Чего? — я терпеливо жду, пока он сделает глубокий вдох, и разочаровываюсь, когда он замолкает.
— Это как-то связано с твоей мамой? — спрашиваю я самым мягким голосом.
Он качает головой так сильно, что с кончиков его волос слетают капли воды.
— Папой?
Его нижняя губа дрожит, а глаза наполняются слезами.
О черт. Что сделал Рафаэль? Я прикусываю губу, чтобы не задать этот и еще десять других вопросов одновременно.
Его голос едва слышен, когда он спрашивает:
— Ты обещаешь никому не рассказывать?
У меня в животе заурчало от неуверенности. Я не должна давать подобных обещаний, но если это означает, что Нико поделится тем, что его беспокоит, то так тому и быть.
Я игнорирую свои опасения и киваю.
— Конечно.
Проходит еще тридцать долгих секунд, прежде чем он снова начинает говорить, а мое сердце учащенно бьется.
По его щеке скатилась одна слеза.
— Мое зрение ухудшается. В последнее время мне все труднее видеть в темноте, а угол зрения становится все более узким.
Я чувствую себя так, будто меня только что ударили в живот.
— О, Нико.
Еще одна слезинка бежит по водянистой дорожке к его дрожащему подбородку.
— Я переживаю.
— Конечно, — я делаю глубокий вдох. — Почему ты не сказал отцу?
— Потому что не хочу, чтобы он снова грустил.
Моя грудь сжимается, когда я впитываю боль на его лице, как свою собственную.
Я не могу подобрать слов, прижимая его к себе и желая сделать хоть что-нибудь, кроме как сидеть и ждать, пока время украдет все, что у него осталось.
Однажды Нико потеряет зрение почти на совсем, если вообще не полностью. Это несправедливо, учитывая его юный возраст. Такой ребенок, как он, заслуживает того, чтобы познать жизнь и весь мир без диагноза, который висит у него над головой, напоминая ему, чем он отличается от других детей его возраста.
Я смахиваю его волосы с глаз.
— Твой отец хотел бы знать, если бы у тебя были проблемы.
— Нет, не хотел бы.
— Конечно, хотел. Почему ты думаешь об обратном?
Нико так долго не отвечает, что я ошибочно думаю, что он заснул.
— Он плакал после приема у врача, — говорит он дрожащим голосом.
Я замираю.
— Когда?
— В январе, — его подбородок дрожит. — Я слышал его… в ванной.
— Ты уверен?
Он кивает.
Мое сердце разрывается от жалости к этим двум Лопесам, когда я понимаю, что они страдают в тишине, хотя могли бы положиться друг на друга. Но как бы я ни старалась сблизить их, они оба продолжают сопротивляться.
— Он не знает, что я его видел, — он шмыгает носом, и от этого звука трещина в моей груди расширяется.
Я обнимаю его.
— Это нормально, что люди плачут. Абсолютно нормально и может быть полезно.
— Да, но не тогда, когда причина во мне, — его глаза опускаются.
— Но он плакал не из-за тебя. Он плакал за тебя, — я не уверена, что заставляет мое сердце болеть сильнее: Рафаэль, переживающий из-за состояния здоровья своего сына, или Нико, наблюдающий, как его отец опускается на самое дно, которое должно было остаться в тайне.
Трудно выбрать, особенно когда я представляю, как плачет мой холодный, эмоционально недоступный босс.
Не в первый раз. В памяти всплывает воспоминание о том, как давным-давно подросток Рафаэль сломался на парковке в канун Рождества, совершенно не подозревая о том, что я сижу в машине, припаркованной рядом с его.