Ричард прожил дома месяц, а затем отец отправил его в Пенсильванию на нефтяные промысла для ознакомления на практике с этим делом, которое со временем должно было всецело перейти в его руки. На каникулы он вернулся домой и вскоре опять уехал с агентом отца и целым штатом помощников, которые должны были заняться на месте разработкой проекта проведения железной дороги. Ричарду не было времени скучать, но все же он предпочел бы попутешествовать по Испании или Швейцарии, как в прошлом году. Агент был человек энергичный и обойти его было не легко. Волей неволей Ричарду пришлось серьезно взяться за работу. Он жил окруженный деловою сутолкою и страшно уставал от непривычной, напряженной работы. На него наводили уныние эти бесконечные, необозримые равнины. Его все сильнее и сильнее тянуло назад в Нью-Йорк. Здесь вовсе не было женского общества, и Дора казалась ему теперь вдвое милее и дороже. Он часто с грустью мечтал о свидании с нею. Он впервые испытывал тоску по родине; в прежние его отлучки он уезжал по доброй воле и жил так, где ему приходила фантазия.
Он писал теперь Доре, как безумно влюбленный человек. Писал он, правда, с большими перерывами, когда тоска особенно сильно одолевала его. Бывало, попав на уединенную ферму среди прерии или в только что возникшую деревню, в которой не было еще ни единого дерева и ни одной женщины, он с отчаяния садился писать и посылал Доре три или четыре письма зараз. Дора хранила все его письма как драгоценности и радовалась, получая от него такие нежные строки. Два или три раза в неделю к ней заходила Лу и Дора каждый раз читала ей выдержки из писем Дика.
За последнее время Лу стало все чаще казаться, что разрыв её отношений с Эдом неизбежен. Во первых, он быть всецело теперь увлечен своим новым знакомым. мистером Уиллером и его планами. Он почти ни о чем другом и не говорил. Он за зиму несколько раз съездил в Альбани, надо было сделать доклад о постройке больницы для чахоточных, ходатайствовать о расширении поля деятельности Государственной благотворительной комиссии и представить проект улучшения жилищ.
– Со временем, – говорил он Лу, – закон будет требовать, чтобы посреди каждого дома, в котором отдаются квартиры, был большой двор, чтобы все жильцы имели бы много воздуха и света.
Он говорил обо всем этим с таким же увлечением, с каким Ричард писал Доре о своей любви.
Иногда и Эд говорил ей, что он ее любить, но, Боже, как это выходило у него серьезно! Он, казалось, старался подавить в себе всякия проявления страсти. Ее сердило его самообладание, хотя она и не сознавалась себе в этом и от души завидовала Доре. Ей мало было такой рассудительной, спокойной любви. Иногда, встречаясь с ним глазами, она испытывала приятные, волнующие чувства при звуке его голоса, в котором порою слышалась неподдельная нежность, и в такие минуты ей хотелось испытать, что такое страсть. Но он быстро приходил с себя и рассеивал всякую иллюзию, объясняя ей истинный ужасающий смысл только что пережитого волнения.
– Страсть облагораживает мужчину, так как делает его отцом, – говорил он ей. – Я не верю, что бы род людской навсегда был изгнан из рая. И ты и я, мы оба можем вернуться туда, если нашей целью будет не только съедать плод, но и выращивать его.
Сперва его странное ухаживание только удивляло ее.
Подумав, она пришла к заключению, что, когда она выйдет замуж, у неё, вероятно, будут дети, во всяком случае надо быть готовым к этому. Ей уже мерещилась приятная перспектива иметь своего ребенка. Но о своих мечтах она ничего не говорила Адамсу. Она начинала понимать, что дети для него важнее любви, и, как это ни странно, ревновала его к ним!
– Я бы хотела иметь детей, но ему я ничего не скажу, а то выйдет так, точно я подкупаю его, чтобы он меня любил, – говорила она себе.
Конечно, ни Лу, ни Дора не касались этих вопросов в своих разговорах. Странно было бы затрагивать такие вопросы, которые взрослые так тщательно избегали даже упоминать в их присутствии.
Если бы не её оригинальный жених, Лу никогда и не задумалась бы над вопросом о материнстве. Дора, по природе склонная к тихой семейной жизни, взглянула бы на этот вопрос гораздо проще, но до сих пор ей не приходилось еще задумываться над его разрешением.
В мае Ричард вернулся домой и ему разрешили отдохнуть месяц другой на свободе. Осенью он должен был поступить на одну из железных дорог, собственником которой состоял его отец, и постепенно пройти все должности. С его приездом начались терзания Доры. Теперь её соперником был Нью-Йорк. Неровность отношений к ней Дика поражала и огорчала ее, но стеснять его свободу она не хотела. Лишь бы знать, что он ее любит, а там пусть делает, что хочет. Как то раз он грубо поговорил с нею и видимо стремился поскорее уйти от неё. Дора старалась успокоить себя уверениями, что не надо обращать внимание на такие мелочи, что он не может, наконец, вечно сидеть с нею, ему необходимо общество и развлечения. Восторг её не знал границ, когда, после периода пренебрежения, он опять стал посвящать ей все свое время.