– Ребенка завтра же отдадут в какой-нибудь приют, – продолжал судья. – Я позабочусь о том, чтобы его усыновили хорошие, достойные люди. О твоем грехе никто не знает и, быть может, тебе удастся избежать на этом свете всех последствий твоего позора. Что же касается твоей души, то я неустанно буду молить Бога, чтобы Он помиловал ее.
Дора молча выслушала отца. Она вся похолодела и застыла, ни единого крика не вырвалось у нее. Оставшись одна в комнате, она вздрогнула, ухватилась руками за голову и напрягла все свои усилия, чтобы найти выход из того ужасного положения, в которое ее ставил судья. Куда именно он отошлет её ребенка? Она знала, что отец ей этого не скажет, все её расспросы ни к чему не приведут. Завтра у неё отнимут её дорогого малютку, а без него жизнь теряла всякий смысл. Она посмотрела в окно на мрачную, холодную улицу. Был канун Нового года. Мимо её окон прошла веселая гурьба молодежи с трубами, видимо направляясь на Бродвей. Ночь быстро надвигалась и в парке один за другим зажигались фонари. Утром шел дождь, затем быстро сделалось очень холодно и деревья покрылись легким покровом инея, который теперь казался синеватым при свете фонарей. На улице лежал тонкий слой снега, на тротуаре была гололедица. Она украдкой обвела глазами свою комнату. В её ласковых серых глазах появилось несвойственное им выражение хитрости. Вошла сиделка и стала укладывать спать ребенка.
– Мне хочется кое что перерыть в моем письменном столе, – сказала она, улыбаясь сиделке, – и в ящиках. Я так давно не открывала их!
Всем её маленьким капиталом, доставшимся ей по наследству от покойной матери, заведовал её отец, который выдавал ей проценты по мере надобности. Она зачастую брала у отца по 100 долларов на свои личные расходы и прятала их в нижний ящик своего письменного стола. Она выдвинула ящик, вынула портмоне, в котором оказалось четырнадцать долларов. Она вынула их и украдкой спустила в карман своего капота. Она облокотилась на стол, вынула из коробки лист почтовой бумаги и конверт и торопливо написала:
– Дорогая Лу, я в ужасном состоянии и обращаюсь к тебе в своем горе. Лу, у меня родился ребенок и они хотят отнять его у меня. Я постараюсь унести его в безопасное место и, можеть быт, умру на улице. Лицо, доставившее тебе эту записку, скажет тебе, где искать моего ребенка. Как только ты получишь эту записку немедленно поезжай за ним. Ради Бога не медли и скрой его от моего отца. Если я не умру, то непременно буду у тебя я возьму к себе моего ребенка. Я пишу второпях, боюсь, как бы не увидела сиделка. Поезжай сейчас же на ним.
Она написала на конверте адрес Лу и затем сделала следующую приписку:
– «Прошу лицо, нашедшее моего ребенка, позаботиться о нем и доставить эту записку по адресу.»
Она вложила записку в конверт, запечатала его и положила в карман.
– Я не буду раздеваться, – сказала она, – я только прилягу немного. Так приятно быть одетой. Я скоро встану. Мне так надоело лежать.
С тех пор как Дора стала поправляться, у неё в комнате поставили кровать для сиделки. Ребенок спал с матерью на занавесками в алькове. Когда Дора прилегла, он спал крепким сном.
Она пролежала четыре часа, прислушиваясь к шелесту переворачиваемых сиделкою страниц. Наконец, та погасила лампу. Дора посмотрела на свои часы. Было десять часов. В одиннадцать она поднялась с кровати и набросила на голову легкий платок, который туго завязала под подбородком. Она побоялась открыть свой шкап, желая избежать всякого лишнего шума. Она осторожно приподняла ребенка, завернула его в стеганное одеяло, пришпилила к нему записку, адресованную на имя Лу и, раздвинув занавески, прошла в комнату. Дойдя до дверей она остановилась и осторожно повернула ручку. Крадучись, спустилась она по лестнице, бесшумно отомкнула запоры у входных дверей, вышла на улицу и закрыла на собой дверь. Теперь главная опасность уже миновала. Ступеньки подъезда и тротуары были покрыты гололедицей, но она шла, ничего не замечая, и ни разу не поскользнулась. Она быстро добежала до Третьей авеню и села в вагон трамвая, направлявшийся в северную часть города; кондуктор и пассажиры с любопытством посматривали на нее, но она не замечала обращенных на нее недоумевающих взоров. Все чувствовали, что тут что то не ладно: её бледное, встревоженное лицо, её странный костюм, ребенок, завернутый в стеганное одеяло, невольно возбуждали всеобщее внимание. Они сознавали, что надо ей протянуть руку помощи, но оставались равнодушными свидетелями той страшной трагедии, которую несомненно переживала молодая женщина. Дора успела уже обдумать весь план действий; она сошла с трамвая на Шестьдесят седьмой улице и, собрав последний запас сил, еле дотащилась со своею ношею до воспитательного дома. Она дико озиралась по сторонам, тщетно стараясь отыскать глазами колыбель, которая до сих пор всегда стояла возле входных дверей воспитательного дома. Лишь бы не уронить ей ребенка! Она должна сперва сдать его в воспитательный дом, а потом можно и умереть. Она позвонила, закрыла глаза и прислонилась к стене, стараясь побороть дурноту. Вдруг она почувствовала, что кто то поддерживает ее. У все осторожно взяли из рук ребенка и Дора свалилась на тротуар в глубоком обмороке.