7. Снова рассказывает староста
Подойник притащила Катька — моя дочка. Доярка села на корточки, провела ладонью по вымени и начала доить. «Дзинь-дзинь! Дзинь-дзинь!» — били струйки по дну подойника.
Я стоял и радовался: ай да баба! Утерла немцу нос!
А немец только зенки таращит! Опять стал протирать очки, ровно глазам своим не верит. Потом не выдержал, нагнулся, стал смотреть, как наша доярка пальцами орудует, как у нее все ладно получается.
И бабы повеселели, хоть и не удивились. А чего удивляться-то! На наших глазах выросла девка. Про нее и в газетах печатали, какая она передовая.
Немец чего-то полицаям бормочет, спрашивает. А полицаи только руками разводят: дескать, доит баба по всем правилам… И верно, только и слышно, как струйки дзинькают в подойник. А кончила доить, поднялась, спрашивает вежливо обера:
— Не желаете ли молочка парного, господин офицер?
Тот на нее через очки так зырнул, что и мне не по себе стало! Убедился немец, что она и впрямь доит, как на гармони играет!
Мы уж думали, что все, слава богу, обошлось, а только обер, собачья душа, не успокоился. Не хочется ему в дураках оставаться. Вот он и говорит:
— Корова доить, госпожа генеральш, вы и у партизан могли научиться. Нам известно, что в партизанских лесах есть коров.
— Неужели, — отвечает она, — у партизан коров доить некому, акромя генеральской жены?
— Прикусай свой язык! — кричит немец. — Сейчас будет тебе еще один проверк! Раз ты есть деревенский баба, значит, должен уметь всякое!
Полицаи, каиново семя, гудут в лад немцу:
— Ясно, должна уметь всякое. — И чего-то ему нашептывают.
Фашист говорит:
— Повернись спиной!
Побледнела она, — видно, решила, что фашист ей в затылок выстрелит. А тот вдруг приказует мне:
— Распрягай коня!
— Слушаюсь, — говорю, а сам не понимаю, чего он затеял.
Распряг я того жеребца, стою, держу за узду. Полицай командует:
— Разнуздай! Выводи из оглобель!
Сделал, как приказано, жду новых распоряжений.
— Можете вертеть себя, фрау генеральш, — говорит фашист. — Если ты есть деревенский баба, тогда запрягай этот жеребец в телега, а мы будем смотрейт.
Правдина ему отвечает:
— Это нам, господин офицер, дело привычное, это у нас любая колхозница может…
И слова больше не сказав, подымает с земли седёлку, подтягивает подпругу и за хомут берется. Тут офицер и полицаи шары свои выкатили, ждут, как она опростоволосится. Кто лошадь запрягал, тот знает: поначалу хомут-то надо перевернуть, чтобы узкая его сторона внизу оказалась, да так и надеть, а уж потом на шее вертануть широкой частью вниз и шлею заправить под хвост.
Сделала она все, как надо. А чего ей не сделать-то, не впервой! Полицаи только крякнули да переглянулись.
— Дальше! — командует полицай. — Дальше-то чего делать станешь?
Этот выродок думал, что она случайно смикитила, как хомут надевать. А дальше ведь опять закавыка. Кто ту закавыку не знает, тот хоть год вертись у телеги — запряжки не получится. Незнающий, если и напялит, с грехом пополам, хомут, тут же обязательно станет засупонивать его. А коли хомут засупонишь, в жизни потом дугу на место не приладишь.
Ну, она, конечно, сделала все, как полагается: поначалу дугу приладила, опосля засупонила хомут, да не как-нибудь, а на манер заправского мужика — как засупонивать стала, ногой в хомут уперлась, чтобы до отказа сошелся. Сделала так, приладила дугу, взнуздала коня, прикрепила вожжи к кольцам и обернулась к фашисту.
— Пожалуйте, — говорит, — можете ехать, господин офицер…
У немца аж очки с носа свалились! Ей-богу! Полицаи, хошь не хошь, доклад ему делают: дескать, порядок, выдержала баба экзамен на полную катушку…
8. Рассказывает снова обер-лейтенант Боргман
— Запрягла коня по всем правилам, — сказал мне полицай.
Я это видел и сам. Видел, с какой уверенностью обращалась она с лошадью, с упряжью. Как все это объяснить?
Я вспомнил уроки своего шефа. Надо разобраться во всем логично. Каким образом в Липицах оказалась мать генеральши? Почему интеллигентная женщина — доктор — умеет доить коров? Запрягать лошадей? Как объяснить все это? Сведения о приходе Каревой в Липицы мы получили от человека, заброшенного нами к партизанам. Он ошибиться не мог. Остается лишь одно: ошибся шифровальщик. И неудивительно: названия русских деревень все какие-то одинаковые: Лугова, Лигова, Луговая, Лаговая…
Я поспешил вынуть из планшета карту района. Так и есть! В сорока километрах от деревни Липицы значилось село Лапицы. Неужели жена Карева отправилась в Лапицы — и я все время бегу по ложному следу? Нельзя было медлить ни минуты! Но было в этой чертовой доярке что-то неуловимое, отличавшее ее от других баб. И я не мог позволить себе рисковать.