— Под ручку крендельком! — Васька преградил нам дорогу. — Милуетесь-целуетесь! Жених и невеста! На свадьбу позовете?
— Не говори глупостей, Васька!
Голос Люси прозвучал жалобно.
— Иди, иди! — подхватил Васька. — Топай! Сейчас твой музыкант получит до-ре-ми-фа-соль!
Едва Люся скрылась за кустами сирени, как мы уже схватились. Мы бились, неумело колотя друг друга куда попало. Каждый из нас побывал не раз на земле, носы у обоих были расквашены, но мы продолжали биться, разъяряясь все больше и больше. Ударом в грудь я сбил Ваську с ног, но он сразу вскочил, и кисть моей левой руки оказалась зажатой в его широкой лапе.
— Больше тебе не пиликать! — прохрипел Васька и рванул с вывертом мои пальцы.
Собрав все силы, я схватил его правой рукой за горло, Васька икнул, широко раскрыл рот и мешком осел на землю…
2
Мы встретились в школе после майских праздников. Левую руку я держал в кармане: не хотел, чтобы Васька видел мои замурованные в гипс пальцы. У Васьки под глазом зеленел синячище. Люся знала, как заработал свой фонарь Пенов. Она призналась мне, что видела нашу драку.
— Ты здорово бился! — сказала она. — Знаешь, я ненавижу трусов!
На перемене Люся подошла к Пенову.
— Бедненький! — протянула она, сочувственно вздыхая. — Кто тебя так?
Темное, скуластое лицо Васьки стало белым.
— В долг получил… отдам… с процентами! — И, подняв плечи, он зашагал прочь.
Вскоре нас распустили на каникулы. Мы разъехались по лагерям и дачам, но через несколько дней все уже были дома. Началась война. Мой отец ушел на фронт в июле, Люсин — в августе. А в начале сентября наш городок заняли немцы.
Как мы жили в оккупации — разговор особый. Скажу только, что от голодной смерти меня и маму спасла скрипка. Я играл на рынке, и люди иногда бросали мне мелочь. Играл я с трудом: после драки с Васькой мои пальцы потеряли гибкость. Но я помнил слова доктора: «Не огорчайся, пальцы со временем станут послушными. Однако береги их! Еще одна подобная травма — и все! Драться тебе больше нельзя, иначе позабудь о скрипке…»
Я никому не сказал об этом — ни родителям, ни Ивану Ильичу. А то бы они все время тряслись надо мной.
С Люсей при немцах мы встречались редко. Она работала мойщицей посуды в аптеке. И мама ее работала там же — уборщицей. Из окна своего дома я видел иногда, как рано утром они шли в аптеку — тоненькая, словно камышинка, Люся и сгорбленная, постаревшая тетя Катя…
3
Иван Ильич учил меня играть на скрипке. Старик был скуп на похвалы. Когда родители интересовались моими успехами, он усмехался и говорил:
— Бывает, и веник стреляет! Поживем — увидим…
С приходом фашистов я потерял его из виду. Но однажды на рынке я неожиданно увидел своего учителя. Он продавал кофейную мельницу. «Чудак, — подумал я. — Кто теперь пьет кофе? Мы и о чае забыли — пьем кипяток с морковной заваркой».
Иван Ильич обрадовался мне:
— Здоров? Молодец! Как твои пальцы? Ты что, не хочешь ли продать скрипку?! — Он готов был вырвать из моих рук футляр.
Я успокоил старика:
— Даю здесь «концерт». Не зря вы меня учили!
Он нахмурился:
— Ладно, не ной! Счастье придет — и на печи найдет! — старик любил разные присказки. — Думаешь, мне приятно служить весовщиком на станции? А приходится. К тому же — платят гроши. Вот и продаю «фамильные драгоценности», — он кивнул на кофейную мельницу и, завидев проходящего мимо оборванного дядьку, забубнил, подняв над головой мельницу:
— Необходимый предмет! Служит тысячу лет! Дамам, господам дешево продам!
— Сколько рассчитываешь получить? — спросил дядька.
— Не продаю, меняю, уважаемый, — любезно ответил Иван Ильич.
— Можно и на менку. Что рассчитываешь взять?
— По божески. Кило сахара, кило масла.
Дядька выкатил на старика глаза, крутанул у виска пальцем и уныло зачавкал рваными галошами по рыночной грязи.
Мне стало смешно и грустно. Нет, старик не понимал, на каком он свете! Масло! Сахар! Откуда их взять? Масло и сахар ели теперь только немцы и полицаи.
— Не покупают, — сокрушенно сказал Иван Ильич. — В воскресенье опять приду — увидимся…
А вскоре там же на рынке я повстречался с Васькой. Взобравшись на врытую в землю скамью, я играл «Венгерскую рапсодию» Листа. Вокруг собрались слушатели, но я старался не смотреть на них — было стыдно. Давно уже вывелись в нашем городке нищие-музыканты. О них мне рассказывал Иван Ильич. Теперь же я сам превратился в такого музыканта.