— Я позже наведаюсь! — крикнул Анатолий Иванович, отплывая от шалаша.
Честно говоря, я сразу потерял надежду на удачу. Мне был виден лишь малый пятачок воды перед шалашом, где покачивались чучела да прихорашивалась подсадная, а я привык к широкому обзору, когда можно оглянуть простор и небо. Я хотел встать, но плотная крыша сразу вернула меня в сидячее положение. Странен мне был и дневной зрелый час — я привык к охоте в таинстве вечерних сумерек или утренних зорь. Сами чучела не вызывали доверия: яркая, ярмарочная расцветка подчеркивала их невсамделишность. Я еще предавался этим пустым мыслям, когда подсадная, лишь изредка издававшая ленивое, ржавое «кря-кря», вдруг зашлась в безостановочном нутряном крике.
Рядом с чучелом красноголового нырка сидел другой обладатель красно-коричневой головы и такой же шеи, зоба, серых, впроголубь, крыльев. Лишь на миг показались они мне схожими, затем меня прямо-таки ошеломило различие между одушевленной плотью, живым, изящным, с гордой повадкой существом и неуклюжей подделкой. Как могут утки поддаваться на такой грубый обман? Красноголовый красавец медленно плыл в сторону подсадной. Я выстрелил, толком не прицелившись. Красная головка опустилась в воду, крылья забились, фонтаня брызгами. Еще выстрел. Нырок стих и закачался на волне. Не успел я перезарядить ружье, как нырок, завалив головку косо на спину, стал уплывать к тростниковой заросли. Неужто весенний экстаз наделяет их такой живучестью! Чепуха, весенняя дичь не столь крепка к дроби, просто мне изменили рука и глаз…
Теперь я целился долго и старательно, однако мне удалось добить его лишь четвертым выстрелом. И тогда я дал себе зарок: если опять не убью селезня с первого выстрела, — с охотой покончено. Нельзя мазать в пятнадцати-двадцати метрах по сидячей дичи, обращать охоту в мучительство. Одно дело — разом порвать тончайшую нить, на которой держится жизнь, иное — скоблить ее тупым ножом…
Все же я сохранил для себя охоту. Вдали уже показался челнок Анатолия Ивановича, когда снова таинственно закрякала подсадная, приветствуя севшего в десятке метров от нее чирка-трескунка. Я взял его, как надо, с одного выстрела. Он почти не отличался от своего летнего образа, лишь на головке белела полоска, окаймленная черным. Видно, трескунячьи дамы не любят франтовства.
— Я думал, вы вдвое больше набили, — холодно заметил Анатолий Иванович.
— Ничего, отыграюсь на вечерней зорьке, — самоуверенно сказал я.
Но с вечерней зорьки я вернулся пустым: не было ни одной подсадки. На базе царило легкое оживление: не зря вездеход прокатился в Тюревище. Мы уже не застали пирушки. Несколько служащих базы вместе с охотниками распивали в столовой чай из огромного голубого чайника, Анатолий Иванович подсел к ним.
Когда я, умывшись и переодевшись, вернулся в столовую, Анатолий Иванович спорил о чем-то с дородным, багроволицым, седовласым охотником в замшевой курточке на молниях.
— Как хотите, — говорил охотник сытым голосом, — а не верится мне, что ваша жена так мало заработала!
— Почему мало? Она еще выговор заработала, чтоб не ленилась.
Я догадался, что речь шла о делах колхозных.
— Как же вы прожили зиму?
— Так вот и прожили! — отрезал Анатолий Иванович.
— Небось рыбкой пробавлялся? — высказал предположение Болотов.
— Не особо, — сказал Анатолий Иванович. — На Озерке вовсе ловля была запрещена.
— Наконец-то взялись за охрану рыбных богатств! — обрадовался седовласый.
— Взялись, да не с того конца, — спокойно сказал Анатолий Иванович. — Невозможно, сколько рыбы подо льдом задохлось.
— Это почему же?
— Мы, когда ловим, шурфы во льду пробиваем, ну, рыба и дышит. А еще: часть выловим, тогда остальной кислороду хватает.
— Точно! — подтверждает Болотов.
— Но надо же бороться с браконьерством!
— Обязательно, — наклонил голову Анатолий Иванович. — Того, который запретил рыбалить на Озерке, надо поймать и за решетку…
— Чего ловить-то? — вмешался старший егерь Беликов. — Небось в Москве, в кожаном кресле сидит.
— Тогда его не поймаешь, — заключил Анатолий Иванович.
— Ну, знаете, вы слишком мрачно смотрите на вещи! — Охотник в замшевой куртке начинал злиться.
— А я не смотрю на вещи, — невозмутимо отозвался Анатолий Иванович. — Кой толк?
— Не робей, воробей! — засмеялся Егор Беликов. — Мы еще увидим небо в алмазах!
— Небо что, — отозвался Анатолий Иванович, — там полный порядок.