Внутри ведь мне очень жарко. Все полыхает. Я стараюсь не вспоминать хотя бы поцелуи. Но это, очевидно, уже какой-то рефлекс — едва веки опускаются, снова все всплывает. Чтобы это прекратить, приходится открыть глаза.
Тихомиров, если не задавать вопросов, почти никогда не выступает инициатором разговора. Уж пустой болтовней так точно не занимается. У меня, конечно, десятки подходящих вопросов найдутся, но я понимаю, что все сразу вываливать не стоит. Поэтому остаток пути молчу. Посматриваю на него и улыбаюсь своим мыслям. Все-таки я очень счастливая. А буду еще счастливее. Несомненно.
— Сколько мы здесь пробудем? — интересуюсь сразу по приезду.
Пока я разминаю ноги, Миша уже достает из багажника сумки.
— Завтра к вечеру вернемся в Москву.
Киваю и молча иду за ним в дом. Снова волнение охватывает, потому как я, честно говоря, не представляю, что мы здесь будем делать.
Пока Тихомиров относит наверх сумки, пытаюсь себя как-то отвлечь. Вспоминаю, чем тут обычно занимались наши мамы. Но мне-то готовка совсем не подходит. Я ничего не умею.
Впрочем, как оказывается, и тут я ничего не решаю. У Миши на все свои планы. Спустившись, он незамедлительно меня в них посвящает. То есть ставит перед фактом первого пункта, конечно же. Я от такого отношения снова расстраиваюсь.
Он снова игнорирует мое мнение! Ему попросту плевать, что я чувствую! Есть он и его решения!
Молчу и по дороге в ресторан на набережной, и за обедом. Уверена, что Тихомиров это замечает. Он ведь всегда все видит. Но, по каким-то неизвестным мне причинам, многие моменты попросту игнорирует.
Возможно, потому что ему плевать?
Сердцу больно становится. Но я держусь.
С этого момента первой не заговорю. Пусть даже придется молчать весь день. К сожалению, по возвращению в дом последнее видится мне вполне реальным. Мы молча расходимся по комнатам.
Шумно выдохнув, достаю из сумки трикотажные шорты и майку. Переодеваясь, выплескиваю свои эмоции беспокойным потоком бессвязного ворчания. Если бы я себя не знала, а просто слушала сейчас, точно бы ничего не поняла.
— Ну и хорошо… Вот и ладно… Подумаешь… Тоже мне… Ха!.. Вообще без разницы…
Едва заканчиваю одеваться, раздается стук в дверь. Пригласить или хотя бы откликнуться Тихомиров мне не оставляет возможности. Сразу же входит в комнату.
— Полина, — произносит тем самым раздражающе ровным тоном. — Пойдем. Прогуляемся к озеру.
Я напряженно вытягиваюсь и сжимаю руки в кулаки. Миша, оценивая мою стойку, только хмурится.
— Иду, — выговариваю тихо, сохраняя все свое достоинство.
По пути к озеру стараюсь успокоиться. Но сердце скачет, как тот самый всполошенный мустанг. Когда Тихомиров рядом, мне непрерывно кажется, что он в любую секунду накинет «лассо». Восторг и предвкушение ощущаются потрясающе. Но их каждый раз разбавляет какой-то подспудный страх. И боюсь я не Мишу, а своих собственных чувств. Их всегда слишком много, и я никак не научусь с ними справляться.
Правил нет, напоминаю себе я. Он ведь согласился с этим. Это уже хорошо.
— Мы здесь, чтобы привыкать друг к другу, а ты непривычно молчалива, принцесса. Это новая форма протеста?
Чувствую, что смотрит на меня, но сама ответить тем же не могу. Продолжаю идти, глядя себе под ноги. Кажется, если отвлекусь хоть на секунду, упаду. Тело вдруг каким-то тяжелым и неконтролируемым становится.
— Миша, мне кажется, ты ошибся, — выдаю часть своих мыслей.
— В чем же?
— Выбрав меня в жены.
— Почему ты так считаешь?
Стоит отметить, в его голосе не слышно сомнений. Будто сам Тихомиров в своем выборе уверен и просто интересуется, почему я думаю иначе, чем он.
— На самом деле ты хочешь, чтобы я молчала, — как ни сдерживаюсь, выдвигаю это с упреком.
С громким вздохом торможу, потому как Миша резко преграждает мне путь. Стискивая пальцами подбородок, приподнимает лицо, заставляя смотреть ему в глаза. Дрожь пробегает по моей коже, едва мы встречаемся взглядами.
— Я не хочу, чтобы ты молчала. Никогда такого не говорил.
Он очень близко. Я чувствую его тепло и запах. И… Кажется, действительно начинаю привыкать к этому.
— Ты просил меня быть покорной, — напоминаю я и ощущаю, как краснею. Щеки, да и шею, таким жаром заливает, что даже дурно становится. Голова кружится. — Меня задевает это определение. Я же не рабыня. И вообще… — срываясь, шумно выдыхаю. — Я много говорю. Что думаю, то и говорю. Не люблю юлить и притворяться. А это многим не нравится.
Тихомиров наклоняется еще ближе. Почти касается лбом моего лба. Но зрительный контакт не разрывает. Напротив, он его как будто углубляет.