Он схватил его, открыл крышку и выдавил его на тарелку.
Его мама ела гораздо сдержаннее.
— Ник, не клади слишком много сиропа. Ты не почувствуешь вкус еды.
А это мысль.
— Ма, это очень хороший сироп, он не течет из бутылки, как вода, — она разбавляла сироп, когда им удавалось достать его, чтобы он продержался у них подольше.
Ее лицо покраснело.
Роза похлопала ее по руке.
— Все нормально, Миссис Готье. Я знаю, какого это бороться, чтобы прокормить сына. Мы с Мигелем долго жили в нищете, пока я не устроилась на работу к Мистеру Кириану. Ешьте сколько хотите. Политика Мистера Кириана — никто не должен быть голодным в его доме.
— Спасибо.
Роза кивнула, а затем придвинула Нику тарелку, полную оладий.
— Но ты давай помедленее, оставь своей маме. Съешь слишком много и у тебя разболится желудок.
— Ага, но это приятная боль. Они великолепны. Спасибо, что приготовила.
Она улыбнулась и протянула ему салфетку.
— Рада, что тебе нравиться.
— Мне не просто понравилось. Как будто все вкусовые сосочки у меня во рту поют и танцуют. Бьюсь об заклад, если ты прислушаешься, то услышишь.
И все стало еще лучше, когда она протянула ему свежевыжатый апельсиновый сок. О да, он был в раю. Когда его мама закончила трапезу, он умял почти все оладьи.
Покачав головой, мама взяла его за «больную» руку и потащила от пустой тарелки.
— Пошли, страшилка. Нам пора.
Он облизал сироп с пальцев.
Мама сморщила лицо от отвращения.
— Ник, у тебя есть салфетка. Воспользуйся ей, пожалуйста.
— Ага, но я не хочу потерять ни капли. Он такой хороший.
Она недовольно вздохнула, когда встретилась взглядом с Розой.
— Клянусь, Роза, я воспитываю его лучше. Он просто еще не усвоил. Не от того, что я не стараюсь.
Она засмеялась.
— Знаю. Поверь мне, мой Мигель такой же.
Игнорируя их, Ник откусил еще кусочек, прежде чем выйти за мамой из дома, и последовать вниз по улице к автобусной остановке. Они почти не разговаривали, пока добирались из чудесного, высококлассного Садового района, где жил Кириан, на другую сторону Французского Квартала, где на улице Урсулинок 688 находился бар-ресторан под названием «Убежище». Они вышли из трамвая на Пивоварне Джексона, затем пару кварталов прогулялись до монастыря Урсулинок, давшего название улице. «Убежище» было в одном квартале вверх по улице, и не так уж далеко от его школы.
Он был рядом с этим местом больше раз, чем мог сосчитать. Его мама говорила, что внутри собиралась огромная толпа, а она не хотела, чтобы его задавили, так что ему не позволялось туда заходить. И эта фраза всегда заставляла его задуматься, а знала ли мама, какая там толпа, если, насколько он знал, она тоже никогда не была внутри. Однако он ее никогда не спрашивал.
Это попадало под категорию — не спрашивай, потому что ты получишь лишь глупый родительский ответ типа: «Если все твои друзья прыгнут с моста.…Потому что я так сказала. Пока ты живешь под моей крышей… и далее».
Но и без «Убежища», Ник всегда любил приходить в Квотер, сбегая подальше от их полуразваленной квартирки и такого, же района. Что-то здесь ласкало его каджунские корни — история, красота, смесь культур, запахов, людей. Не было места на земле, подобного этому. Хотя он был то только в Лореле или Джексоне, штат Миссисипи, когда им приходилось эвакуироваться из-за ураганов, и там он видел только парковки, магазины или торговые центры, где они на время останавливались на своем проржавевшем Юго.
Он остановился, когда они близко подошли к Кафе Ду Монде, которое находилось на краю Французского рынка, и запах кофе с цикорием и выпечки сбил его с ног. Впервые, сладкий запах не взорвал его желудок болезненными судорогами. Сегодня, на полный желудок, он лишь с наслаждением вдыхал его, пока не понял, что потерялся.
Хотя он был выше мамы, ему пришлось поторопиться, чтобы нагнать ее. Для такой маленькой женщины она была очень быстрой, если хотела.
К счастью, она была так сосредоточена на пункте назначения, что не заметила его отставание.
Она срезала по улице Дамейн до Чартрес. И когда они дошли до угла улиц Чартрес и Урсулинок, она, наконец, замедлилась, словно испугалась. Размером почти с городской квартал, «Убежище» было не только большим, но также легендарным местом. Каждый в Новом Орлеане знал об этом месте, которое было открыто с восьми утра до трех ночи. Оно был известно самой лучшей в мире едой и самыми скромными владельцами.
Над дверью в стиле салуна этого трехэтажного здания висела огромная вывеска. Она была черной, на ней изображался силуэт мотоцикла на холме, освещенный луной. Белые буквы слова «Убежище» были со светящейся фиолетовой обводкой. И в правом нижнем углу гораздо меньшими буквами было написано — «Дом для Ревунов».