— Чего годить? Четыре кабельтовых осталось, не больше.
— Целых четыре?! Не стоит патроны изводить.
Сзади послышалось хриплое дыхание, и через бруствер перевалился отделенный Дремов.
— Чего не стреляете? Пулемет заело?!
— Почему заело?
— Я знаю — почему? Стрелять надо.
— Рано стрелять, — спокойно сказал Манухин.
— Что значит рано? Я приказываю!
— А ты рассуди. Ну начну стрелять, патроны поистрачу, а толку что? Танки враз на меня навалятся…
— Боишься?! — выкрикнул младший сержант.
— Боюсь?… Ну если приказываешь. — Он щелкнул прицельной планкой, поднял приклад, поймал мушкой прыгающие фигуры.
— Не торопись, — вдруг переменил Дремов свое решение.
— Сам же говорил…
— Мало ли что говорил. А ты не торопись.
Неподалеку, в той стороне, где стояли покосившиеся столбы телефонной линии, вдруг яростно застучали «сорокапятки» и танк, вырвавшийся вперед, остановился, крутнулся на месте. На черном борту его раз за разом всплеснулись два огня — артиллеристы добивали удобную цель, — и вдруг вздыбился башней, выхлестнул из утробы огненный столб дыма. Издали донеслось чье-то восторженное «ура!».
— А ты говорил: одни мы, — обернулся Манухин к Дремову. — А тут пушки!.
— Кто знал, что они тут, мне не докладывали…
И второй танк вдруг дернулся, словно налетел на стену, зачадил густым сизым дымом. Остальные попятились, отстреливаясь. Пехота залегла, хорошо видная на равнине.
Снова показались в небе «юнкерсы», снова пулеметчики сжались на дне окопа, прикрыв собой новенькое вороненое тело своего «дегтяря». Дремов остался стоять, вжав подбородок в бруствер. Но когда ахнули близкие разрывы, и он тоже повалился сверху, задышал тяжело, заговорил, успокаивая то ли пулеметчиков, то ли самого себя:
— Ничего, перетерпим и это, ничего…
Кто-то неподалеку закричал страшно, и отделенный вскинулся, переполз через бруствер, вскочил, сгорбившись, побежал на крик. И Зародов разогнул спину, чтобы глянуть вслед отделенному, и увидел совсем близко согнутые крылья «юнкерса», вдруг нырнувшего со своей высоты, уронившего две черные капли бомб. Зародов успел пригнуться, но что-то мелкое и колкое, как песок, резануло по плечам, по спине. Он тяжело обрушился на своего напарника. И тут же его ударило сверху горой опадающей земли, придавило. В первый миг он даже обрадовался: присыпало землей — не достанет осколками. Потом почему-то зачесалась спина и зазудело, зазвенело под каской. И даже почудилось, что снова он на своем крейсере, заснул у подъемника, положив голову на работающий двигатель. И еще почудилось, будто подошел к нему мичман, принялся толкать, чтобы не спал на вахте. Очнулся, не сразу сообразил, где находится. Манухин толкал его снизу, пытаясь подняться.
— Ваня! — хрипел он. — Живой, Ваня? Дышать уж нечем.
Зародов потолкал спиной землю, с трудом разогнулся. Рыхлый грунт выше колен засыпал окоп. «Юнкерсы» улетели, а немцы, что залегли в степи, все лежали, не двигались, ждали чего-то. В тишине от окопа к окопу порхала оживленная перекличка:
— Живой, Коваленко?
— Живой, а ты?
— И я живой. А Беликов как?
— Ничего, шевелится.
— А Кебкало?
— Живой!…
Все не раз прощались с жизнью под этой бомбежкой, и всем теперь было радостно и удивительно, что остались невредимы.
Зародов выгреб пальцем землю из-за ворота, выглянул. Ближние немцы все лежали, дожидаясь чего-то, а вдали сквозь вуаль оседающей пыли виднелось что-то темное и длинное, то там, то тут взблескивающее на солнце.
— Колонна никак?!
— Кой дурак колонной ходит?
— Немцы не дураки.
— Вот и я говорю…
— Немцы не дураки раньше времени в цепь разворачиваться. Знают, что артиллерии у нас нет.
— А пушки там. — Манухин махнул рукой в сторону покосившихся расщепленных столбов, черневших, как неровные черточки на серой бумаге.
— А ты видел, что там было?
— Что было?
— Ну и не говори. Сколь бомб туда высыпали…
Внезапный резкий, выворачивающий душу пульсирующий рев заставил их снова нырнуть на дно окопа. Словно кто-то тысячекратно усилил душераздирающий вой мартовских котов и теперь глушил и наступающих, и обороняющихся этим непривычным на войне звуком. Скосив вверх глаза, Зародов увидел чистое небо и странные красные угольки, сновавшие в вышине. Осторожно выглянул, посмотрел в тыл, откуда доносились эти звуки. В километре, там, где невысоким пупышком горбилась соседняя пологая высотка, стеной вставала клубящаяся хмарь.
— Ну вдарили! — сокрушенно качнул он головой. — По чему бы это? За пупышком-то вроде ничего и не было.