Комиссар показал бойцам флотскую газету с помещенной в ней телеграммой, прочел и передовую «Правды».
«Весь советский народ, — писала „Правда“, — народы свободолюбивых стран следят за ожесточенным сражением, которое ведет севастопольский гарнизон, отражая бешеные атаки врага. Фашистские разбойники делают отчаянную попытку сломить боевой дух защитников города. Военные моряки, морские летчики в тесном взаимодействии и содружестве, бок о бок с доблестной Красной Армией отражают бесчисленные атаки врага, его авиации, танков, пехоты. Стойкость защитников Севастополя, их мужество, их доблесть — бессмертны. На подобный героизм способны только люди, которым свобода, честь, независимость и процветание своей Родины превыше жизни.
Бок о бок стоят здесь и держат оборону моряк, красноармеец и летчик. Взаимная выручка, помощь, поддержка, совместный удар по врагу делают их непобедимыми. Самоотверженная борьба севастопольцев — это пример героизма для всей Красной Армии, для всего советского народа»[6].
Когда статья была прочитана, раздались голоса бойцов:
— Тяжело им. Не зря их борьбу поставили в пример армии и народу.
— Будем выручать севастопольцев.
Мы все знали, что поход эсминца будет трудным, и никто не питал никаких иллюзий. Однако все были уверены, что экипаж «Безупречного» и на этот раз выполнит свой долг и благополучно вернется.
Я не смог и подумать в ту минуту, что в последний раз вижу жизнерадостных отважных моряков, в последний раз жму руку замечательным людям — командиру эсминца Буряку и комиссару Усачеву…
А к вечеру 26 июня, возвратившись в Новороссийск, из радиограммы командира лидера «Ташкент» я узнал о гибели «Безупречного»…
Спустя два дня в кают-компании «Ташкента» встретился я с комендором Иваном Чередниченко и сигнальщиком Гавриилом Сушко — единственными, кого подобрала подводная лодка недалеко от места гибели «Безупречного».
Чередниченко, заметно волнуясь, сразу же спросил меня:
— Товарищ член Военного совета, кого из наших еще спасли?
Он ждал от меня добрых вестей, но я не мог порадовать его, так как с момента ухода «Безупречного» из Новороссийска о судьбе экипажа мне было известно только, что эсминец погиб. Я ответил, что он и Сушко первые, кого удалось спасти.
— А разве до нас никого не подобрали?
— Насколько мне известно — нет…
Чередниченко изменился в лице. Руки его, лежавшие на столе, нервно подрагивали. Прошло несколько минут в молчании. Успокоившись, Чередниченко стал медленно рассказывать:
— Двадцать шестого июня утром наш корабль вышел из Новороссийска с боеприпасом и пополнением для Севастополя. С нами были бойцы-сибиряки, около четырехсот человек, и пятнадцать медицинских сестер вместе с врачом. Утром шли хорошо, до обеда даже не было разведчика. Пока было возможно, нас прикрывали истребители. А после полудня налетели бомбардировщики. Атаку мы отбили, бомбы фашистские самолеты сбросили далеко от корабля. Но мы все время были в боевой готовности. После ужина нас снова атаковала группа самолетов, и эту атаку мы отбили. Один «юнкерс» не вышел из пике и врезался в воду. А через несколько минут мы увидели, что на нас со всех сторон идут самолеты. Это был звездный налет большой группы «юнкерсов». Огонь мы открыли вовремя. Но вражеским самолетам все же удалось сбросить бомбы на корабль. Одна бомба упала между ходовым мостиком и трубой, вторая попала в кормовой мостик… После первых двух эсминец переломился, корма стала погружаться в воду… И в это время в корабль попала третья бомба…
Чередниченко умолк, видно было, как трудно ему рассказывать. Мне стало понятно, почему мы не получили от «Безупречного» радиограммы: все было выведено из строя одновременно.
— Вместе с другими матросами, — продолжал Чередниченко, — я очутился под щитом носовой пушки, кое-как вынырнул из-под него. Когда всплыл, носовая часть эсминца уже скрылась под водой, а кормовая, полузатопленная, еще плавала. Я ухватился за плавающий рядом аварийный брус, чтобы не попасть в водоворот. Дым почти не рассеивался и держался большой шапкой над нами… В мазуте плавали краснофлотцы, красноармейцы, командиры. Шлюпки были разбиты… Чередниченко снова замолк.
— Может быть, вы отдохнете, а потом продолжите? — предложил я.
— Нет, нет, — торопливо ответил он, — мне будет легче, если я сразу расскажу все, как было.
…После того как под водой скрылась корма корабля, Чередниченко увидел несколько самолетов, летевших на бреющем полете. Они пронеслись над местом гибели корабля, расстреливая плававших людей. При виде огненных следов от трассирующих пуль Чередниченко невольно прятал голову под аварийный брус. Наглотавшись морской воды, перестал прятаться. Все старались держаться ближе друг к другу. Многие были ранены, просили о помощи. Они не могли ни плавать, ни держаться на воде…
— Не помню по времени точно, но, наверное, минут через тридцать-сорок после гибели нашего корабля мы увидели идущий к нам полным ходом лидер. Это всех обрадовало. Мы подбадривали друг друга, но радость была недолгой. Когда «Ташкент» стал подходить к нам, снова налетели фашистские самолеты и стали его бомбить. Бомбы взрывались недалеко от корабля, — там, где плавали люди. От взрывов многие гибли. Всем стало ясно, что и «Ташкент» может быть потоплен. Вместе с нами плавал комиссар Усачев. Военком, держась на воде, говорил нам: «Надо „Ташкенту“ уходить в Севастополь, а то и его потопят». Все с комиссаром согласились. Мы начали кричать и показывать руками на запад: «На „Ташкенте“! Уходите скорее в Севастополь!» Кричали Сушко, я и другие краснофлотцы. А старший краснофлотец Александр Пирожков, киевлянин, дальномерщик, выпрыгивал из воды, взмахивал руками и кричал: «Отходите! Отходите!». «Ташкент» маневрировал, потом отошел от нас, а через некоторое время возвратился, но его опять стали бомбить. С лидера нам сбросили спасательные плоты, пояса и круги, и «Ташкент» полным ходом ушел в Севастополь…
Чередниченко плавал вместе с комиссаром и матросами до рассвета. Утром на воде держалась небольшая группа: комиссар Усачев, помощник командира старший лейтенант Алексей Кисель, командир БЧ-2 старший лейтенант Тимофей Стебловский, сын командира корабля Володя Буряк, старшина Белокобыльский и Гавриил Сушко. Володя все время искал и звал отца и долго не терял надежды, что увидит его среди плававших.
— Мы и сами перекликались с другими группами, спрашивали, где командир, — рассказывал Чередниченко. — Но его не было среди нас. Видимо, он утонул. Мы держались за аварийный лес, разбитые шлюпки, койки, спасательные пояса и круги, которые нам сбросили с лидера. Но были они не у всех… На вторые сутки стала заметнее сказываться усталость. С большим трудом держались вместе, помогая друг другу. Старший лейтенант Стебловский все время подбадривал: «Держитесь, товарищи, „Ташкент“ на обратном пути подберет нас». Он также надеялся, что тральщики будут проходить этим же курсом. Но нас все больше и больше относило друг от друга. В конце концов мы остались втроем: я, Сушко и старшина второй статьи Николай Белокобыльский. После полудня в сорока метрах от нас неожиданно всплыла подводная лодка. Я сразу определил, что это наша «Малютка». Нас заметили. Меня и Сушко подобрали, а Николай Белокобыльский решил, что это фашистская лодка, и бросился в противоположную сторону-
Сигнальщик Гавриил Сушко во время последнего налета находился на сигнальном мостике. Командир корабля Буряк не был ни ранен, ни убит при попадании двух бомб. Он оставался все время на мостике и отдал приказание всему личному составу покинуть корабль.
Володю выбросило за борт взрывной волной. Когда носовая часть корабля погружалась под воду, командир стоял на мостике, и Сушко видел его до самого последнего момента. Краснофлотцы всплыли, но командира уже среди них не было. Со всех сторон слышались голоса: «Где командир?», «Где комиссар?» — «Комиссар здесь, плавает, ищите командира».