Наконец, сверху в пещеру проник луч света, и я увидел, что верхний конец «дымохода» пересекался высокою продольною трещиною и таким образом сообщался с внешним миром.
Итак, мы имели здесь, следовательно, дело просто с продуктом грандиозного размывания. При этом находили себе отчасти подтверждение и все фантастические рассказы, так как через продольную трещину ветер мог свободно проникать в этот подземный лабиринт и затем вырываться со свистом и ревом, наводившим страх на людей, как все им непонятное. Нужно к этому прибавить еще отдававшийся от стен узких ходов шум крыльев и крик птиц, свивших себе здесь гнезда, действительные происшествия со змеями… народную молву, которая все разукрашивала, устную передачу от поколения к поколению — и вот легенда живет и по сей день, и едва ли мое открытие разрушит ее.
Когда мы ехали обратно, молодой киргиз с гордостью заявил мне, что он рад, что побывал в пещере, в которую до него не вступала нога человеческая, что теперь он знает, что пещера имеет конец, но что дома все-таки он расскажет, что видел большую змею. При этом он скромно сознался, что один и без света он все же не пошел бы туда. Немного погодя он заметил почти робко, с трогательно-прекрасным инстинктом сожаления об утерянном детском веровании: «А ведь жалко, что мы нашли конец пещеры».
Вечером я попал в круг вполне современных разговоров и событий, когда в «конак-уйи» — гостинице — допоздна пил чай с молодыми ребятами — банковскими работниками. Роза и Камил были из Гурьева, а третий — Марат — работал в городе Шевченко. Сюда их прислали в помощь местному банку наладить составление годового отчета.
К нам присоединился Сергей Акопян, капитан небольшого рыбнадзорного судна «Актау». Он ремонтировался в Баутине на заводе и темпераментно, как в итальянском фильме, рассказывал о непростительных заводских затяжках. А когда я обратился к нему «Сергей», то он сказал, что Сергея, что Акопяна на Каспии никто не знает. Но если назвать «Армян», то любой бич в Астрахани, Баку, Гурьеве или Красноводске сразу поймет, о ком идет речь. (Когда он произнес — бич, я понял, что это словечко вовсе не придумано для колоритности писателем Г. Владимовым в романе «Три минуты молчания», а действительно существует, как существуют и сами эти люди — бичи, я их встречал и в Баутине, и потом — в Красноводске.)
Вечерние разговоры за чаем, шутки, анекдоты, непридуманные истории не имели отношения к прошлому Форта. Но имели отношение к жизни, и, возможно, я еще найду способ впоследствии рассказать об Армяне, который в раннем детстве остался без родителей, воспитывался в детском доме, и как его воспитательница — старая армянка, знавшая по-русски всего несколько обиходных слов, — затеяла поездку к нему, когда он служил в армии под Тамбовом. Теперь он моряк, а когда-то кончил сельскохозяйственный техникум, и если придется осесть на берегу (он выбрал Астрахань, в Астрахани ему нравится), то непременно займется садоводством.
Точно так же не имела никакого отношения к цели моей поездки и материалу, который меня занимал, история девушки. Она в начале прошлого года приехала сюда с геологами — работала в экспедиции коллектором, а когда они с поля вернулись осенью в Форт, поздно было принимать меры, чтобы освободиться от ненужной беременности. О женитьбе ее парень и не заикался. Домой она боялась возвращаться. Экспедиция погрузилась на рейсовое судно и отбыла. Девушка провожала их, прячась на пристани за пакгаузами, чтобы ее не увидали. Она осталась, и на работу ее не брали. Какая работница из матери с грудным ребенком? А надо было жить. Она ходила — кому стирала, кому убирала… Женщины ее жалели, дружно ругали коварного обманщика, кормили и давали что-нибудь из белья и одежды. Утром — в день моего приезда — ее отвели в родильный дом.
Зачем эти форт-шевченковские вариации на тему «соблазненная и покинутая»? Зачем я, хоть и вкратце, вспоминаю, как мы пили чай вечером в гостинице и разговаривали на морские и банковские темы? И то, что Армян хочет разводить сады, когда осядет на берегу?
Затем, что без этих вполне современных людей и их историй я не мог бы почувствовать и прошлое.
А в окна четырехместного номера поддувал тысячелетний ветер, и в его голосе слышались нехорошие завывания.
Форт-Шевченко, после того как побываешь там, нельзя представить без Есбола Умирбаева. С ним я познакомился на следующий день.