Идти не было сил, а такси как сквозь землю провалились. Ноги Мазарин заледенели. Неведомое существо у нее в животе бурно протестовало. Оно ворочалось с боку на бок, уговаривая мать не бежать сломя голову. За последние месяцы малыш сильно вырос и теперь решительно заявлял о своих правах.
Мазарин терзали бесчисленные страхи... Она боялась предстоящей встречи с Кадисом, боялась, что все узнают роковую новость. А больше всего боялась, что не справится с ролью матери.
Когда она добралась до улицы Робера Линде, с неба повалил густой снег. Покрытый белой пеленой Данцигский пассаж превратился в зачарованное место, отрезанное от остального мира. Сонная улица купалась в чистейшей белизне. Мазарин протянула руку ладонью вверх и принялась ловить крохотные сверкающие звездочки, которые через мгновение превращались в слезы. Она любила снег, ведь под ним становились не видны мерзости жизни. Если бы белое безмолвие могло залечить черные провалы в ее душе!
Мазарин свернула на неприметную улочку и остановилась у дома номер два. Хотя до вечера было далеко, над Ла-Рюш сгущался сумрак. Приблизившись к железной калитке, Мазарин не поверила своим глазам. Сад заполонила лаванда. Длинные стебли расползлись повсюду, опутали обломки статуй и кариатид у входа; под ними не было видно дорожки. За резной оградой, вопреки холодам, расцвел островок весны. Лаванда распространяла божественный аромат, презрев снег и стужу. На Мазарин вдруг снизошло умиротворение. Она подняла глаза, надеясь увидеть в мастерской Кадиса свет, но окна студии были темны. Судя по всему, художник ушел. Девушка несколько минут не переставая звонила в дверь. Никакого ответа. Она несколько раз набрала номер его домашнего и мобильного телефона, отправила полдюжины эсэмэсок и, прождав на улице около часа, решила, что пора уходить. Мазарин побрела прочь, сама не зная, куда направляется, но ее остановил суровый взгляд Сары.
— Он от него? — спросила художница, оглядев сноху с ног до головы.
— О чем ты?
— О ребенке, которого ты носишь. — Сара указала на ее округлившийся живот. — Он ведь от Кадиса...
Мазарин опустила в землю полные слез глаза.
— Что же ты молчишь?
Девушка не могла говорить. Ее душили слезы.
— Нет... Я не знаю.
— Зачем ты это сделала?.. Зачем?
— Посмотри на меня.
Мазарин не могла. Ей было слишком стыдно. Она любила эту женщину, сумевшую дай ей то, в чем отказывала родная мать: нежность. Рядом с ней она почувствовала себя по-настоящему нужной и ценной.
— Неужели ты не видишь, что разрушила нашу жизнь? Тебе было недостаточно моего мужа? Того, что ты украла его искусство? — Слова Сары были холодны, как снег. — Зачем тебе понадобился еще и Паскаль?
— Отвечай...
Мазарин задыхалась. Она больше не могла здесь оставаться, ей надо было скрыться, спастись. Что она могла сказать? Разве она знала, что за дьявол в нее вселился? И что ей теперь делать? Девушка бросилась бежать.
— МАЗАРИИИИН...
Она не останавливалась. Ей хотелось исчезнуть; добежать до края земли, забиться в какую-нибудь щель, где некому будет приставать с расспросами и требовать объяснений.
— ПОДОЖДИ...
Сара рванулась за ней.
Почувствовав погоню, девушка ускорила бег, но вскоре поскользнулась и рухнула на обледенелый тротуар. Послышался глухой удар.
— МАЗАРИН!.. О господи!
Сара безуспешно пыталась поднять сноху. Мазарин потеряла сознание. Уложив ее голову к себе на колени, художница принялась растирать лицо девушки снегом.
— Я не хотела делать тебе больно. Ну же, поднимайся!..
Черное пальто распахнулось, обнажив огромный живот. Круглое, спокойное гнездо новой жизни. Сара не удержалась. Положив на живот руку, она робко его погладила; он был теплый, и в нем что-то шевелилось. Это был... ее внук... Или брат ее сына, которому не терпелось появиться на свет.
101
Ноги сами принесли его к Триумфальной арке. Он не желал никому ничего объяснять и отвечать ни на чьи вопросы. Не хотел никого видеть и, чтобы его видели, тоже не хотел.
Он только что совершил профессиональное самоубийство и теперь должен был, словно раненый лев, укрыться от всех и зализать раны. Вот уж триумф так триумф! Кадис, великий живописец и великий себялюбец, валялся на земле, истекая кровью. Ему было больно, ну еще бы: ведь он худо-бедно прожил с ним столько лет; одевал его, кормил и лелеял; потакал его капризам, стараясь, чтобы он без промедления получал все, что хочет. Гордился им, идущим по жизни с высоко поднятой головой и фирменной улыбкой. Он любил Кадиса...