— КАДИС! КАААДИИИС!
Наконец послышался голос художника:
— Иду... Уже иду... Черт побери! Что с тобой приключилось?
Зловещего незнакомца и след простыл.
7
У входа в знаменитое ателье № 17 на улице Кампань-Премьер, в котором размещалась студия Сары Миллер, выстроилась длинная очередь. Фотограф работала над новым грандиозным проектом; она делала портреты безымянных уличных прохожих. Застигнутых посреди представления уличных гимнастов, мимов из Бобура, музыкантов с Монмартра, фокусников, художников с Пон-Нёф, книгопродавцев, выставлявших свои лотки на набережной Сены, бедолаг наркоманов, клошаров с заваленными мусором тачками, старушек, выгуливавших своих пудельков... Среди них оказался мутноглазый тип с заячьей губой, непрестанно куривший трубку и пускавший кольца черного дыма. Сару поразил его жуткий блуждающий взгляд, словно подернутый белесой пленкой, который скользил по всем без исключения предметам, не пытаясь сфокусироваться ни на одном; в этом человеке была какая-то зловещая тайна. Сара обнаружила мрачного субъекта неподалеку от церкви Святого Северина. Получив приглашение сниматься, он промолчал, но в назначенный час был на месте.
Ассистентка Сары пропустила незнакомца в студию, не преминув заявить начальнице, что этот тип просто отвратителен и от него веет жутью.
Пока длилась съемка, натурщик выполнял все распоряжения фотографа с кротостью послушного ребенка; отказался только снять рубашку. Получив гонорар, он молча покинул студию.
— Он немой, — решила ассистентка.
— Вряд ли, — возразила Сара.
— Неужели он тебя не напугал?
— Представь, что было бы, если бы я боялась всего, что собираюсь запечатлеть.
— А ты видела, как он взбесился, когда его попросили снять рубашку?
— Он просто вспотел.
— Или что-то скрывает.
— Шрам?
— Возможно.
— Или у него нет соска, — с циничной усмешкой предположила ассистентка.
— Или он весь покрыт татуировками и пирсингом.
— Вряд ли, — покачала головой ассистентка. — Если бы это было так, он обязательно похвастался бы. Такие типы обожают выставлять себя напоказ.
— Там еще кто-нибудь остался?
— Никого. Этот был последний.
8
Опустившийся на Данцигский пассаж вечер окрасил в цвет охры изъеденные временем тела кариатид, охранявших вход в мастерскую. Творение Эйфеля купалось в закатных лучах, и поломанные статуи шепотом пересказывали друг другу последние сплетни. Лето кружило головы немногочисленным храбрецам, что отважились поселиться неподалеку от павильона, дабы совершить невозможное: возродить богемный Париж двадцатых, в котором царила Кики, натурщица, любовница и муза всего Монпарнаса. С тех пор минуло почти столетие, и в квартале появилась новая Кики, бездомная собачонка, время от времени оглашавшая округу звонким лаем.
В особняке Ла-Рюш живописец прилагал отчаянные усилия, чтобы успокоить бедняжку Мазарин. Девушка была на грани истерики, у нее дрожали руки. В таких ситуациях Кадис неизменно терялся. Человеческая слабость была ему ненавистна. Чужие горести приводили его в раздражение, и он никогда не мог подобрать подходящих слов утешения. Сочувствовать художник не умел. А на этот раз вышел и вовсе полный абсурд.
Порой сказанные нами слова лишь усугубляют взаимонепонимание. Получается бессмыслица, разговор двух глухонемых. Мазарин не могла вырваться из плена собственного страха, а Кадис не мог сбросить с себя сеть равнодушия. Их диалог неизбежно разбивался на два монолога. Потому-то Кадис и предпочитал людским голосам молчание холста. Холст не боялся, не давил, ничего не требовал и все позволял.
Отчаявшись успокоить ученицу, Кадис достал из кармана флягу с виски.
— Ну-ка выпей. Это поможет.
Мазарин, никогда прежде не пробовавшая спиртного, сделала большой глоток.
— Лучше?
Девушка подняла на художника золотисто-карие глаза, полные невыносимой грусти. Ему вдруг стало интересно.
— Ты живешь одна?
Мазарин долго молчала и наконец проговорила:
— Нет.
Кадис понял, что разговора не получится.
— Начнем урок?
Она кивнула.
— Сейчас мы попробуем кое-что новенькое. Принеси, пожалуйста, свою вчерашнюю работу.
Мазарин вернулась с большим необрамленным холстом и расстелила его на столе.
— Сегодня я в мечтательном настроении. Ты умеешь мечтать?
Девушка не ответила: она все еще нуждалась в утешении.
— Ладно, давай помолчим. Так даже лучше.