- То говорил, я мало запросил, теперь - много... А почему пятьдесят?
- Хватит с тебя, - объяснила мне темнота голосом Тулькина.
Я обдумал предложение Тулькина и сказал:
- Ни за что! Надо мной же будут все ребята смеяться, что меня только за пятьдесят рублей выкупили... Сына Кеннета Янга за большой выкуп, написано, выкупили. Я думаю, что большой выкуп - это тысяч шесть.
- Твой отец не Кеннет Янг, и ты не его сын, - сказал Тулькин. - У них свои цены, у нас свои...
- Неужели им жалко заплатить за меня шесть тысяч рублей? - простонал я вслух.
- Ну ладно, Завитайкин, не расстраивайся... Сейчас я напишу ещё одно письмо, - сказал Тулькин. - Мы тебя в этом письме уценим, и твои родители тебя, может быть, выкупят. - Тулькин зажёг фонарик, снял перчатки и вытащил из кармана пиджака блокнот и вечное перо.
- Чтоб меня уценивать!.. - сказал я. - Да ни за что на свете!
- Пятьдесят! - предложил Тулькин.
- Шесть тысяч! - сказал я. - Я эту цену для Тани назначил. Чтобы она знала, что я чего-то стою.
- Пятьдесят! - сказал Тулькин. - И ни копейки больше!
- Пять тысяч шестьсот! - сдался я.
- Пятьдесят! - повторил упрямо Тулькин. - Раз - пятьдесят! Два пятьдесят! Три - пятьдесят! (Я не согласился.) Всё, - сказал Тулькин. - Я выхожу из этого дела! Таскать по кладбищу доплатные письма! Ещё ноги переломаешь!
- И выходи! - сказал я. - Пожалуйста! Не заплачу! Выходи!
- Сам себя воровал! Сам письма писал! Сам их и подбрасывай! Знал бы, лучше телек бы смотрел.
- И без твоей помощи подброшу!.. Телевизирь несчастный.
- А ты!.. А ты... - заорал Тулькин. - Ты... уцененный Ромео и Джульетта! - И здесь Тулькина как будто прорвало - как он меня только не называл: и ливерной колбасой, и эскимо на палочке, и магазинным холодцом.
А я всё время повторял спокойно только одну фразу:
- Если ты и вправду смелый человек, развяжи мне руки и повтори ещё раз, что ты мне сказал!
Но Тулькин всё-таки продолжал поносить меня изо всех сил. И тогда меня вдруг осенило, и я подумал: с похищением, конечно, всё пропало, не бывать моему портрету в "Неделе", но появилась надежда прославиться по-другому... Это была прекрасная мысль, и мой портрет, кажется, может всё-таки появиться в "Неделе".
- Хорошо, - оборвал я ругавшегося Тулькина. - Если ты меня действительно ненавидишь, - сказал я Тулькину, - надень на мой берет свою кепку и дай мне доской по голове. - Я подумал, что вдруг после этого удара я, как та женщина-испанка, вдруг заговорю на чистом английском языке, и обо мне, конечно, сразу же напечатают во всех газетах! И я прославлюсь! Тулькин, будь другом, дай мне доской по голове! Я это заслужил, Тулькин!
Я думал, что Тулькин с удовольствием выполнит мою просьбу, но, к моему удивлению, Тулькин не только не ухватился за моё предложение, но категорически отверг его.
- Легко хочешь отделаться! - отозвался из темноты Тулькин, освещая меня электрическим фонариком. - Сейчас всех ребят соберу, и мы тебя, связанного, на базар отнесём и к прилавку тебя привяжем, где уценёнными товарами торгуют. И ещё сфотографируем тебя утром и подпись сделаем: "Бессердечный парень, который украл себя за деньги у своих родителей!" И родителей твоих тоже снимем на карточку: "Бессердечные родители, которые не захотели выкупить своего сына ни за какие деньги!" Всю вашу семейку на весь мир прославим! И Кузовлеву твою прославим - скажем, что она тебя подговорила. И брата твоего не пощадим. Скажем - всё знал, но скрыл...
Сделав такое жуткое заявление, Тулькин скатился в темноте с чердака по лестнице, а я остался один, связанный по рукам и ногам, без похищения, без славы, и без знаний английского языка, и теперь уже без какой-либо надежды на то, что Таня Кузовлева когда-нибудь обратит на меня своё внимание.
Я напрягся и изо всех сил задёргал связанными руками.
Рассказ шестой
ВОТ ТАК НОВОСТЬ!
- Я буду водящим, - сказал я и сделал вид, что снимаю со своей руки часы.
- Ишь какой! - разозлился Сутулов. - Он будет водящим! Я буду водящим!
- Хорошо, - согласился охотно я, - снимай свой хронометр.
- А зачем тебе мой хронометр? - спросил меня Сутулов.
- Сейчас мы будем играть, - объяснил я Сутулову, снимая с его руки швейцарский хронометр и подмигивая Мешкову, Дерябину и Тулькину.
- Во что играть? - спросил Сутулов.
- В столб, - сказал я.
- А что это такое? - спросил Сутулов.
- Очень весёлая игра... Связывайте его! - приказал я Тулькину, Мешкову и Дерябину.
Тулькин, Мешков и Дерябин стали с удовольствием связывать Сутулова по рукам и ногам. Сутулов не сопротивлялся.
- У тебя на даче никого нет? - спросил я Сутулова.
- До утра уехали, - радостно пояснил Сутулов.
- Вот и хорошо! - сказал я тоже радостно. - Значит, до утра можно играть?
- Конечно! - ещё радостней сказал Сутулов.
- Ставьте его на стул! - приказал я Тулькину, Дерябину и Мешкову.
Мешков, Дерябин и Тулькин поставили Сутулова на стул. Я сам не стал о него и руки марать.
- Стоишь? - спросил я Сутулова.
- Стою, - подтвердил Сутулов.
- Прекрасно, - сказал я, влезая на соседний стул. - Хронометр твой ходит хорошо?
- Спрашиваешь! - засмеялся Сутулов. - Тик-так! Тик-так!
Я прижал к своему уху сутуловский хронометр, покачал головой и сказал:
- А по-моему, не очень-то хорошо... "Тик" есть, а "така" нет...
- Иди ты! - сказал грозно Сутулов.
- Можешь сам послушать, - сказал я и приложил хронометр к стене, а Сутулов приложил своё ухо к хронометру и расплылся в улыбке. - Слушаешь? спросил я Сутулова.
- И "так" слушаю, - подтвердил Сутулов, - и "тик" слушаю.
- Тогда так и слушай, - сказал я, - до утра... Только прижимай хронометр крепче ухом к стене, а то уронишь...
Потом я помолчу и скажу: "Это тебе за Таню... за Кузовлеву, чтоб ты за ней не ухаживал!.."
А дальше Тулькин, Мешков и Дерябин, конечно, - все они повалятся от хохота на пол, а потом... но что будет потом, я не успел представить, так как к этому времени я уже почти подбежал к дому, осталось только продраться через кусты акации и перелезть через забор, когда совсем рядом я услышал шум и голоса, из которых выделялся голос старика Сутулова:
- Не боись, ребята... Я этого Лешего беру на себя... Хватит с ним цацкаться.
- А ты, Дерябин, не расстраивайся, - подал свой голос Мешков. - Ты донт би ин э питти! - успокаивал Дерябина Мешков. - Мы все за то, чтобы Кузовлева с тобой дружила, а не с этим шалопутом. А раз мы все хотим, значит, так и будет. Ду ю андерстэнд?
- Оф корз, - ответил Дерябин. - Сэнк ю вери мач...
- Почему это с Дерябиным? - взъерепенился Сутулов. - Кузовлева будет дружить со мной! Все андерстэнд?
Все промолчали, а я подумал:
"Ну это мы ещё посмотрим, кто будет андерстэнд, а кто будет не андерстэнд!" - подумал я, сжимая кулаки.
В это время со стороны кладбища показался бегущий по улице Тулькин с целой оравой мальчишек и крикнул на бегу, посвечивая фонариком:
- Нет его там! Весь чердак обшарили! А домой не приходил? - спросил Тулькин.
На всякий случай я бесшумно залёг в кустах, нащупав в кармане пластмассовый мешочек с губкой, пропитанной "жёлтой лихорадкой". Кажется, сегодня придётся пустить в ход. Кажется, сегодня Сутулов от самбо на словах перейдет к самбо на деле.
- Ноу, - сказал Мешков по-английски, - иф ай хэд син хим.
Фразу я не понял, но в голосе Мешкова была явная угроза.
- Куда же он мог запропаститься? Из сторожки скрылся и домой не пришёл? - пискнул Дерябин, держа доску с клавишами на плече, как винтовку.