Не колеблясь, он вытащил из кармана лежавшего без движения Волонтира ключ, отпер входную дверь и, обернув носовым платком пальцы, крутнул до отказа ручки газовой плиты...
Дом, как и ожидалось, был пуст. Теперь он стал точной копией второго – таким же заброшенным и безнадежно обветшалым. По двору, повернувшись к нам мордой, пробежала собака с уныло опущенными ушами. Холодная пустота подъезда была наполнена звуками, и каждый из них будто напоминал, что во всем здании не осталось ни души. Где-то на втором этаже вовсю гуляли сквозняки, стукнула оконная рама – может, в квартире Ямпольской?..
В прихожей я первым делом подошел к двери справа. При ярком свете переносной лампы, которую принес из машины Логвинов, увидел то, что из-за темноты не увидел в первый раз: листок с росписью и круглой печатью. Края его были надорваны. Несколько вспышек блица, и мы прошли в квартиру Щетинниковой.
Странно было видеть единственную меблированную комнату в покинутом жильцами доме. Сбоку стоял торшер, вплотную к нему столик, шкаф для одежды. По другую сторону швейная машинка и кровать. Четкого представления, что именно следует искать, я не имел, подсказала обстановка: при осмотре в глаза бросились четыре лунки на полу, свидетельствующие, что на этом месте долгое время стояла кровать. Ее передвинули к противоположной стене и передвинули, как видно, недавно. Логвинов уже занимался отпечатками пальцев, а я внимательно осмотрел мебель и пол. Ничего подозрительного, кроме крошечных осколков кирпича в разных углах комнаты, не обнаружил. Мы отодвинули кровать и в кафельном монолите стены увидели следы взлома. В пятнадцати сантиметрах от плинтуса кафель был выбит, и место неаккуратно замазано белым веществом.
– Алебастр, – определил Сотниченко, когда мы, выполнив формальности, стали ковырять слой замазки.
Он был тонким, этот слой, зато тайник, скрывавшийся за ним, оказался прочным и вместительным, сделанным на совесть. Мы не надеялись найти в нем что-либо, с первой минуты было ясно, что до нас здесь уже побывал кто-то. Собственно, гадать не приходилось. Красильников. Это он торопился с похоронами, чтобы успеть выпотрошить тайник до возвращения с дежурства Волонтира. Это он, оставив сообщника в наглухо закрытом помещении, открыл газ. Оставалось узнать, за чем так долго и настойчиво охотились наши «кладоискатели», за что поплатился жизнью Георгий Волонтир.
На обратном пути я думал о Светлане Сергеевне. Утром девятнадцатого Игорь ездил к матери, чтобы оставить у нее «коробку». Очевидно, «коробка» и была тем искомым кладом из тайника. Светлана Сергеевна отказала ему. И он уехал. Куда? На что ушло время между девятью и половиной одиннадцатого? Где провел Красильников полтора часа? Где спрятал свою добычу?
Все замыкалось на Тане – таинственной знакомой Игоря. Она занимала меня и раньше – девушка, промелькнувшая в свое время перед заплаканными глазами Елены Ямпольской, проскользнувшая мимо рассерженной Светланы Сергеевны, звонившая в ателье Харагезову... Совместными усилиями уголовного розыска и народной дружины удалось отыскать шофера такси, в машине которого утром девятнадцатого января Красильников прикатил на работу. Шофер хорошо запомнил маршрут: они ездили в пригородную зону, и там, у девятиэтажного блочного дома, он больше сорока минут ожидал парня в пальто из пестрой ткани. По фотографии шофер, не колеблясь, опознал Красильникова.
Установить личность Тани при наличии таких данных было делом одного часа. Но посетить ее мы не успели. Вчера студентка третьего курса педагогического института Татьяна Филипченко лично явилась в районный отдел внутренних дел. Ее, как мне потом говорили, сопровождал долговязый светловолосый парень. Он и нес тяжелый, обернутый двумя листами ватмана пакет. Поступок Тани Филипченко понять нетрудно: месяц она выжидала, опасаясь наводить справки о внезапно исчезнувшем Игоре, потом все же решилась и, когда узнала, где в настоящее время обитает ее приятель, струсила и принесла «коробку» нам...
Поздно вечером мы собрались в кабинете прокурора. Отмычка плавно вошла в замочную скважину, послышался щелчок, и тяжелая крышка стального, украшенного свастикой и орлом сейфа открылась.
Внутри в полной сохранности лежали толстые пачки банкнот. Здесь были итальянские лиры, довоенные сторублевки, немецкие марки и даже мятые американские доллары – валюта на все случаи жизни...
Сейчас все кажется мне предельно понятным. Я перелистываю томик с сочинениями Козьмы Пруткова. Не буду кривить душой – ношу его с собой не случайно. Еще в первые дни, стараясь лучше понять своего подследственного, я перечитывал эту книгу в надежде найти в ней ответы на одолевавшие меня вопросы. Ответов не нашел. Зато нашел другое – строчки, показавшиеся мне интересными: «Магнит показывает и на север и на юг; от человека зависит избрать хороший или дурной путь жизни».