— Да, — говорит в ответ Дон, — мне тоже, — и ему приходит в голову безумная идея: — А давай встретимся как-нибудь, а? Я соскучился по твоим закатываниям глаз и саркастическим усмешкам. У нас тут командировка намечается в Манчестер, прямо начиная с Boxing Day** на два дня, никто не хочет брать… Хочешь, я возьму? У вас же как раз каникулы будут, да? Пересечёмся там, поболтаем нормально, без этого телефона, прилипшего к уху…
Познер молчит. Дон оценивает то, что сейчас сказал… и умолкает тоже. Прозвучало… фальшиво. Прозвучало почти как издевательство. «Поболтаем». Поболтали уже один раз. Познер наверняка закрыл глаза и устало щиплет переносицу, будто пытаясь унять головную боль.
— Поз… Дэвид, — зовёт его Дон, — я… понимаю, наверное. Если не хочешь — не надо. Я просто… действительно очень хочу тебя увидеть.
И Дэвид каким-то незнакомым, тихим, сдавленным голосом произносит:
— Да. Я тоже хочу.
***
Дэвид договаривается о встрече со Скриппсом, изо всех сил стараясь скрыть тот факт, что он сам о своих откровенных словах почти сразу же пожалел. На попятный идти он не хочет, отчасти потому, что черту эту в себе он терпеть не может, все эти «Хочу!» — «Ой, нет, не хочу!» — «Или да…» — «А может, не стоит…» По большей же части — просто потому, что это правда: он хочет увидеть Дона, томится о нём, тоскует… видит сны. И при этом действительно жалеет о своём признании. Он очень сильно внутренне противится мысли об отношениях с Доном — сейчас. У него уже был горький опыт отношений с женатым мужчиной, который в жене и детях души не чаял.
Это как раз была последняя его попытка поддерживать отношения на расстоянии, хотя сейчас он не назвал бы то, что тогда происходило, отношениями. Мужчина тот был… довольно странный. Безусловно бисексуальный, и скорее похожий на Дейкина, чем на Дона (само по себе то, что Дон бисексуален, до сих пор не очень-то уложилось у Дэвида в голове). Он был очень раскованный, двигался грациозно, говорил остроумно и тонко шутил. Дэвид был покорён той легкостью, с которой Марку удалось его по-настоящему рассмешить — при том, что обычно партнёры такой ерундой, как хорошее настроение траха-на-одну-ночь, и не заморачивались. Марк был щедр на комплименты, ещё до секса уговорил записать ему свой телефон, после секса же так смотрел на беднягу Поза, будто тот повесил Луну на небо или вроде того. Но странность была не в этом.
Когда всплыло то, что он женат — худшим способом из возможных, в виде звонка в гостиничный номер прямо посреди горячего секса — Дэвиду сперва стало ужасно противно: Марк ответил на звонок жены, ничуть не смущаясь тем, что сидел в этот момент на члене Дэвида, и так ласково с ней ворковал, будто правда скучал у окна в пустом номере, как соврал ей на голубом глазу. Дэвид хотел уйти, не дожидаясь окончания разговора, но Марк не пускал его. Попрощавшись же со «своей заинькой», так умолял остаться, так жарко обещал «всё объяснить» и так распинался о том, что, конечно, он любит жену и детей («Детей?!» — «Да, две доченьки, вот у меня их фото!»), но без Дэвида жизни тоже уже не мыслит, что Дэвид — поверил. Марк умел говорить очень искренне, и это сыграло с Дэвидом злую шутку. Практически в лицо ему искренне сказанное «Мне нравится трахаться с тобой, но люблю я только жену» он принял за какое-то небывалое откровение, которого удостоился лишь потому, что его заслужил.
Потом это повторялось не раз: Марк отвлекал его забавными байками, блистал эрудицией, клялся, что Дэвид ему очень нужен, превозносил его до небес, называл его очаровательным, незабываемым, незаменимым. И добивал очень проникновенной историей о том, что никто никогда не был способен понять его так, как понимал Дэвид; никто не мог принять его полностью и дать ему всё, без чего он не представлял своей жизни. При этом за почти два года их свиданий Марк так ни разу и не сказал Дэвиду элементарного люблю, хотя слышал это от него регулярно. И по-прежнему ласково говорил с женой, не смущаясь его присутствием. А «всё, без чего он жизни не представлял», вероятно, заключалось в анальном сексе, доступном по первому свисту, и выполнении условий «конспирации»: никаких звонков от Дэвида, никаких подарков и никаких «засосов». За малейшие намёки на нарушение этих условий наказанием были обиды, скандалы и упрёки в чёрствости и эгоизме. Подарков он, кстати, и сам никогда не дарил.
Всё это Дэвиду стало очевидно далеко не сразу. Точнее, очевидно это было почти постоянно, но Дэвид старался об этом не думать. Ему казалось, что раз он кому-то нужен — то это уже неплохо, всё лучше, чем случайные связи совсем без привязанности. К тому же ему так не хотелось выглядеть чёрствым в чьих-то глазах, что он сам не заметил, как увлёкся и постепенно начал испытывать даже какое-то странное удовольствие от всё возрастающего самоотречения, которого требовало выполнение всех условий этого человека. Встречи с Марком доставляли острое наслаждение, мало что тогда могло сравниться с эйфорией от его улыбок, похвалы или благодарности. Но в промежутках между этими встречами на душе у Дэвида становилось всё хуже и хуже, и однажды, держа в одной руке баночку со снотворным, а в другой телефонную трубку, он вдруг осознал, что боится набрать номер Марка, даже отчаянно нуждаясь в его поддержке… и, к счастью, пришёл к выводу, что иногда случайные связи всё-таки лучше, чем это. Меньше иллюзий. Честнее.
Дэвиду долго ещё было плохо после того, как он сменил свой телефонный номер и перестал ждать (и бояться), что Марк каким-то образом всё же разыщет его… после того, как стало очевидно, что тот и не пытался. Он мучился из-за того, что стал соучастником настолько бессовестного обмана ни в чём не повинной неведомой женщины и её дочек. Но хуже всего было отвращение к самому себе — за то, что позволил кому-то так с собой обращаться. Спасли его только упрямство, холодная злость и желание всё-таки доказать — он сам не знал, кому: то ли уже покойному отцу, то ли Марку, а может быть вообще, по старой памяти, Дейкину — что он не такая тряпка, какой в этих отношениях постепенно стал.
Стоит ли удивляться тому, что повторения этой истории он совсем не хочет. Но приходится признаться себе в том, что, когда дело касается Дональда Скриппса, весь здравый смысл Дэвида Познера по-прежнему отправляется к чертям. Ведь тогда, в студенческие годы, он тоже не сумел отказаться от его дружбы, хотя тесное общение с ним без малейшей надежды на взаимность причиняло весьма ощутимую боль. Дон, разумеется, не стал бы вести себя так отвратительно, как Марк, но соглашаться на эту встречу всё равно было ужасно глупо. А Дэвид согласился. И, хотя горько вздохнул, положив трубку, сердце его упрямо звенело от радости: снова увидеть Дона, хотя бы просто увидеть — ну разве не счастье? А если удастся не только увидеть…
Дэвид задумчиво смотрит на календарь. Съездить сдать тест, для верности, стоит дней за десять. «На что ты надеешься, дурень?! — ругает он себя. — Надейся лучше, что встреча сорвётся!» Но поездку всё-таки планирует.
***
Ханна, конечно, недовольна командировкой мужа сразу после Рождества, в разгар каникул, но ворчать уже не пытается, просто вздыхает, поджав губы. Дон тоже вздыхает, на душе у него неспокойно. Он всё ещё думает, что встреча с Познером имеет все шансы остаться просто дружеской — Поз ведь ни разу не намекнул, что хочет чего-то большего — ни в одном из их разговоров, если подумать! Но вот сам он уже не может определиться, радует его это или огорчает.
Сейчас, после стольких лет, Дон уже и сам почти не помнит, почему именно он так и не попытался поговорить с Познером тогда, если не в школе, то хотя бы в университете. Если бы сейчас у него не было семьи — он поговорил бы обязательно. Он ничего не стал бы скрывать. Может быть — силится он вспомнить — не последнюю роль сыграло то, что он тогда всё ещё не считал себя готовым к этому, не чувствовал себя достаточно зрелым, вот и старался хранить целомудрие, чтобы не наломать дров. Не было в нём присущей Дейкину жажды экспериментов и, пожалуй, не хватало всё же и познеровской убеждённости в том, что, теоретически, добиться расположения интересного тебе человека — возможно. Ну или, по крайней мере, стоит попробовать. Если не считаешь его натуралом, видимо — а у Дона насчёт Познера не могло быть таких иллюзий.