— Ты… многое умеешь. В постели, — вырывается у него.
Ответа он ждёт с тревогой, не понимая, зачем вообще такое сказал: на комплимент это явно не тянет, а до подобных упрёков опускаться ему совершенно не хочется. Дэвид, слава Богу, отвечает, как на простую констатацию факта:
— Приходится. Когда люди не знают друг друга, техника выходит на первый план.
Дон снова прячет глаза.
— Я совсем профан в этом смысле, ты уж извини.
Поз, кажется, поражён уже тем, что Дону пришло в голову считать это недостатком:
— Боже, Дон, да с тобой это совершенно не главное! Меня так ведёт от тебя… Я теряю контроль, ни о чём не способен думать… Просто многое я уже делаю — автоматически. А иначе не вспомнил бы ничего. С тобой всё — иначе.
— Прости меня, Поз. Я… наверное, напрасно так вмешался в твою жизнь.
Тот неожиданно фыркает:
— Жизнь, Дональд? Тоже мне жизнь. Нерегулярные трахи весьма среднего качества, которых не то что имени — лица я сейчас не вспомню! Это по-твоему жизнь?
Дон качает головой:
— Как я могу судить?.. Это всё, что у тебя было долгие годы. Кто я такой, чтобы это сейчас обесценивать?..
Познер кусает губы, словно вот-вот расплачется. Усмехается и качает головой, будто не верит своим ушам. «Господи, Дон…» — шепчет едва слышно. Потом берет со стола конверт и протягивает ему.
— Вот, смотри.
Дональд вынимает сложенный вдвое листок. Анонимный тест на ВИЧ, отрицательный.
— Это мой, — поясняет Познер, отходит и забирается с ногами на подоконник. — Решил ещё разок для верности сделать. До теста больше месяца ни с кем… так что довольно точно.
Дональд смотрит на листок бумаги с ужасом в глазах, счастье ещё, что Дэвид отвернулся к окну и его выражения не видит. Дон вообще об этом не подумал. А Дэвид с этим жил. Ещё и с этим. Настолько долго, что привык, и это стало рутиной, и он явно показал это не для того, чтобы его пристыдить. Скорее чтобы успокоить.
— Это хорошо, что точно, правда?
— Да. Хорошо, — соглашается Познер, снова подходит и отнимает у него листок, садится верхом на его колени. Обнимает за шею, нежится в обхвативших его ладонях Дона — и тихо говорит ему на ухо:
— Я хочу попросить тебя кое о чём. Перед тем, как мы расстанемся, завтра утром.
— Продолжай.
— Если ты не испытываешь большого отвращения к идее… анального секса… я бы хотел… отдаться тебе сегодня. Презервативы у меня есть.
Дональду немного не по себе.
— О. Я… не против, но это… я не умею. Стю говорил… — начинает он и тут же осекается, но Дэвид только хохочет:
— Господи, ну конечно Стю говорил! Как я мог забыть про его разговорчивость! Ты про подготовку? Не заморачивайся. Я сам всё сделаю, вообще всё, тебе понравится. Я просто… — он краснеет до кончиков ушей. — После этого я ещё долго буду чувствовать… тебя. Может быть, расстаться будет полегче.
Дон, разумеется, тоже краснеет от таких признаний.
— Хорошо, — говорит он, — но, может быть, я тоже могу тебя о чём-нибудь попросить?
— Всё, что угодно, — с жаром обещает Познер.
— Покажи мне, где ты бывал. На Канал-стрит. Я забредал туда как-то, но днём, и без гида совсем ничего там не понял.
— Пф, днём. Ну что ж, хорошо. Покажу тебе, что знаю сам, правда, это не так уж много. Меня никак не назвать активным тусовщиком.
— Жаль только буря вряд ли совсем утихнет.
— О, там штормовое предупреждение никого не остановит, я тебя уверяю. «Show must go on».
***
Дэвид готовится к выходу в свет практически так же, как и всегда. С той только разницей, что гигиенические процедуры воспринимаются непривычно-волнительно, ведь сейчас он это делает для Дона. Он не сразу замечает, как внимательно за его манипуляциями с одеждой и волосами наблюдает Скриппс. Сердце ёкает: Дон представляет, как много раз он уже это делал. Дэвид оглядывается на пару секунд, но не находит, что сказать. Да и что тут скажешь. Он бросает последний взгляд в зеркало и подходит к Дону, критически оглядывая его.
— Галстук не нужен, — решительно заявляет он. — Воротник расстегнуть. Вот так…
Скриппс выглядит позабавленным:
— Зачем? Мне совсем ни к чему там чьё-то внимание… кроме твоего.
— Значит, и выделяться из толпы чересчур не сле-ду-ет, — нараспев поясняет Дэвид, ещё больше веселя Дона. Взяв немного своего геля, он слегка растрёпывает волосы Скриппса, и результат ему самому так нравится, что он с трудом сдерживает порыв повалить Дона на постель и заставить забыть обо всех планах на вечер… но он обещал. Он с ощутимым усилием берёт себя в руки, отходит, чтобы надеть пальто, и зовёт: «Ну, пошли».
По улице почти никто не прогуливается, но очереди на вход в клубы всё-таки впечатляют. Дон с любопытством оглядывается по сторонам, слушая пояснения Дэвида, и пытается защититься от ветра поднятым воротником пальто: шапку Дэвид строго запретил.
— А что это за стеклянная будка тут, к ней и провода не идут ниоткуда…
— А, это бутафория, — поясняет Дэвид. — Тут, говорят, кино снимали, про геев.***
— В естественной среде обитания?
— Типа того. Да опять поди тупая комедия, «ой хаха, мужики целуются», можешь себе представить.
— Даже боюсь, если честно, — усмехается Дон.
В клубном баре Дэвиду тут же улыбается приветливый бармен с яркими татуировками — кажется, его зовут Фил.
— О, хай, Дэйв, давно ты не появлялся. Тебе как всегда?
Дэвид бросает взгляд на Дона, разумеется, сделавшего совершенно неверные выводы — судя по приподнятой брови — и усмехается Филу:
— Мне два «как всегда», пожалуйста. А с меня «большое спасибо» за то, что с порога опроверг мои слова о том, что я вообще-то не тусовщик.
Фил бросает взгляд на каждого из них поочередно, не отрываясь от работы, и посмеивается, обращаясь к Дону:
— О, нет, он и правда редкий гость, это просто у меня память хорошая. Я запоминаю посетителей быстрее, чем они меня.
— Ты не похож на человека, которого трудно запомнить, — неожиданно включается в беседу Дон — и подмигивает Дэвиду.
Тут уж Фил смеётся в голос:
— Ай, спасибо, конечно, чувак, но ты просто других тут ещё не видел.
Дэвид чувствует, что не сможет сдержать влюблённую улыбку в адрес Дона, и решает плюнуть на всё и не пытаться её сдерживать.
Несмотря на это, Дэвида поначалу всё-таки пытаются кадрить. Кто-то строит глазки, кто-то даже присылает напиток… Дону, кажется, не очень комфортно от этого, и, как ни странно, он находит решение сам: поднимается со своего стула и встаёт к Дэвиду вплотную, приобнимает его, а в беседе наклоняется к нему ещё ближе. Поначалу Дон краснеет, как рак, но это срабатывает.
На танцполе гремит музыка — как всегда. Вокруг целуются и обнимаются парочки — как всегда. Тут и там мелькают парни в кинковом прикиде, впрочем, не слишком часто: вечеринка всё же не тематическая… в общем, всё как всегда. В этой обстановке странно видеть Дона, очень странно. Но тот не выглядит особенно шокированным, и отвращения на его лице нет. Есть сдержанное любопытство. Он поглядывает на Поза и на остальных, как бы сравнивая впечатление. Видно, что Дон хочет о многом спросить, но грохот музыки перекрикивать для этого неудобно, так что он, видимо, запоминает свои вопросы на потом — как будто записывает, но мысленно — да, он и раньше так делал. Дэвиду приходится отвернуться на минутку и больно прикусить губу, когда он вспоминает, что всегда, всегда мог сказать точно, когда на Дона находило его писательское настроение.
Дэвид уже чувствует ту привычную когда-то тоску, холодным камнем давящую на сердце, и понимает, что после расставания всё будет только хуже. Он когда-то справился с этим, всё так, но тогда он не знал, каково это на самом деле — быть с Доном. Отдаваться ему. Обладать им. А сейчас это знание перемешано в нём с вновь ожившим восхищением юмором Дона, чуткостью Дона, его щедростью и бескорыстностью, его стойкостью и надёжностью его дружбы. Его бескомпромиссным приятием людей такими, как они есть. Так что Дэвид осознаёт, что одержать победу в этот раз будет нелегко. И всё же он понемногу уже начал планировать, что можно будет сделать дома, чтобы не сдохнуть от этой тоски хотя бы до начала триместра. Потом привычная суета подхватит его и, может быть, станет легче. Станет некогда страдать. «Ну что ты за человек такой, — ворчит сам на себя Дэвид. — У тебя вся ночь впереди, а насладиться ей ты уже не в состоянии». Он гонит мысли о разлуке прочь и, услышав первые аккорды шеровской «Believe», коварно усмехается и тянет упирающегося Скриппса танцевать. В мире достаточно невыдуманного горя, не правда ли, мистер Форстер? ****