— Блин. Жалко твоих Скриппсят, они прикольные. Эй, ты чего, ревёшь?.. — Дейкин перебирается из кресла на диван и бережно обхватывает друга за плечи. Дональд цепляется за него, утыкаясь в пропахшую сигаретами и одеколоном рубашку, и уже не может сдержать рыдания. Дейкин вздыхает и похлопывает его по плечу: — Ну, в общем… пореви, чего там. Пореви. Как ни крути, ситуёвина аховая.
***
Виски уже плещется на дне бутылки, и Дейкин, развалившись на своём краю дивана, смотрит на Дона с прищуром и с той характерной усмешкой, которая всегда предвещает переход к непристойным темам.
— Ну и как тебе гейский секс?
Ну нельзя же быть таким предсказуемым. Скриппс закатывает глаза:
— Стю…
— А что? Ты ж попробовал. Можешь и рассказать.
— Будто ты сам не знаешь!
— Знаю, конечно. Но ты-то не знал. Как вообще… впечатления?
Глупейший вопрос из когда-либо заданных Стюартом Дейкиным.
— Бога ради, Стю, о каких впечатлениях ты говоришь? С моим опытом разве могу я судить о «сексе вообще»? Я из женщин-то знал только Ханну. Ну вот теперь ещё знаю Познера. Это… не то же самое, что «гейский секс». Если я понятно выражаюсь.
— Не, ни хрена ты не понятно выражаешься, но это хорошо: это значит, что ты качественно напился. Ты хочешь сказать, что если ты только с Позом, то ты не гей? Это херня, если хочешь знать моё мнение.
— Нет, я не это… не в этом смысле. Ну просто… каждый человек же по-своему это делает. И я не знаю, что общее для всех геев, а что — исключительно Поз…
— Ладно, хорош философию разводить. Тебе нравится с ним?
— Я люблю его, Стю. Мне с ним всё нравится.
— Отлично, за это и выпьем.
***
Утром после попойки, конечно, трещит голова, но у Стюарта, разумеется, есть хорошие средства от этого. И они, слава Богу, уже начинают действовать, когда в доме Стю раздаётся телефонный звонок.
— М-м, да, привет, Ханна, — говорит Дейкин, почёсывая щетину на подбородке и оглядываясь на Дона с вопросом в глазах. Скриппс расшифровывает вопрос как «сказать ли ей, что ты здесь?» и кивает. Он не видит смысла прятаться, и потом — кто знает, вдруг что-то серьёзное случилось.
— Да, он здесь. Не знаю, может и отключил, — отвечает тем временем Стю. — Сейчас позову.
Он передаёт трубку Дональду, строго грозя ему пальцем и шепча: «Не возвращайся!» Дональд кивает. Он и не собирается.
— Здравствуй, — тихо говорит он, и голос звучит немного хрипло — то ли с похмелья, то ли после вчерашних слёз. — Сотовый разрядился, наверное.
— Здравствуй, Дон… — говорит она. — Я вчера… наговорила всякого, — она умолкает, будто бы ищет слова. — Но я просто… в шоке была. Я ведь не ожидала… такого.
Дон кивает, потом вспоминает, что его не видно, и говорит:
— Понимаю, — он её может понять. Не до конца понять, конечно же, и не согласиться с ней, но отчасти понять может. Почему нет.
— Дональд, я… я не знаю, что теперь и думать о тебе. Но… ради детей, понимаешь, ради них я готова хотя бы попытаться тебя простить.
Дон молчит.
— Если ты… обещаешь, что такого не повторится больше никогда — я попробую жить с тобой дальше. Ради наших с тобой детей. Я не верю, что этот порок для тебя важнее, чем их счастье. Ты же любишь их, Дон! Ты же сам говоришь, что любишь.
Он не сердится, нет. Ему просто от этого очень грустно.
— Я люблю их, конечно. Но знаешь, Ханна, мне кажется ты меня вчера не так поняла, — спокойно, даже немного холодно отвечает он.
— Не так поняла?
— Ты, похоже, думаешь, что я хочу вернуться к тебе? Думаешь, я собираюсь раскаяться во всех своих решениях и жить с тобой долго и счастливо, терпя твои упрёки до конца своих дней? Ведь ты не удержишься от упрёков, мы оба это понимаем.
Теперь её очередь молчать. Дон вздыхает.
— Я раскаиваюсь только в том, что лгал тебе с тех самых пор, как это всё началось. И только за это вчера я просил у тебя прощения. Теперь я больше не лгу, и каяться мне больше не в чем. Я не люблю тебя больше, но это я бы стерпел, если бы в мою жизнь не пришла другая любовь — большая, взаимная. Я не пороку там с кем-нибудь предаюсь. Я люблю его, Ханна. Я хочу теперь быть с ним. Если ты разрешишь мне общаться с детьми — я буду просто счастлив. Но даже если нет…
— Любовь? Ты не путаешь ли, муженёк? Опомнись! Какая может быть любовь у двух мужиков, которые, прости Господи, в жопу трахаются? Полгода, ты говорил? Хорошенький срок! Зачеркнуть десять лет…
— Я не полгода его знаю. Знаю очень давно. Я уже любил его когда-то, до того, как встретил и полюбил тебя…
— Погоди… Это что же, Дейкин? Ты поэтому сразу к нему… Клянусь Богом, Дональд, если это Дейкин… Он мне в глаза смотрел…
— Нет, нет, это не он. Он не знал. Ничего он не знал, я ему тоже врал, я всем врал, не только тебе. Я клянусь. Никто об этом не знал. И это не Дейкин, это другой одноклассник. Познер.
— О Господи. Этот.
— Знаешь, давай окончим этот разговор.
— Нет, я тебе десяток лет была женой. Я двух детей тебе родила, а ты предпочел мне этого… педика. Забудь, что я предлагала. Тебе не место в этом доме. Да как у вас у обоих совести хватило… Будьте вы прокляты…
Ханна шепчет последние слова уже сквозь слёзы и бросает трубку. Только Дону, хотя и жаль её, но ни более стыдно, ни даже более неуютно не становится.
Стюарт подходит, хлопает его по плечу, приобнимает сочувственно.
— Держись, Дон. Она, кстати, не может тебе запретить. Ну, с детьми общаться. Только через суд.
— А в суде, как ты думаешь, кто поддержит изменника-извращенца вроде меня? — горько усмехается Дональд.
— Ну вообще-то могут и поддержать, зря ты так. Хотя, конечно, тут как повезёт… Всё равно, молодец, что стоишь на своём. И спасибо, что прикрываешь мою задницу. Тем более, что я правда не знал.
— Она может и не поверить, — философски замечает Дон.
— Всё равно, дружище. Ты попытался. Пошли завтракать, надо подкрепиться. Потом уже можно и Поза… обрадовать.
— Мда. Радость та ещё, но… я ему давно обещал. Всё решиться не мог. Так неловко перед ним было.
— Ну, ты никогда особой решительностью не отличался. Потому я так и удивился, что ты с ним… шучу. До конца понять, каково тебе сейчас, я, конечно, не могу. Но догадываюсь, что тяжело. Теперь ты главное на её уговоры не ведись и Познера не бросай. А то он, чего доброго, как Офелия та, «ку-ку»… и с моста упадет.
— Не станет он «ку-ку», хотя бы из упрямства.
— Хорошо если так.
— Хотя, знаешь… Офелия из него тогда и впрямь вышла знатная.
Два приятеля не выдерживают и все-таки усмехаются, вспомнив каждый в меру своего воображения давнюю постановку университетского театра — и Дэвида Познера в скромном веночке, с охапкой диких цветов.
***
Стю отправляется по своим делам, оставив Дону свои запасные ключи и включённый компьютер, на случай если тот захочет посмотреть уже объявления о сдаче жилья. «Так-то живи сколько влезет, — пожал он плечами, — но вряд ли Поз захочет с тобой встречаться у меня. Это было бы уж как-то слишком». Дон, пожалуй, согласен с ним. Он оставляет Познеру сообщение на домашнем автоответчике с просьбой перезвонить. «Новости есть», — говорит он, надеясь, что Дэвид не перенервничает от такой формулировки. И принимается просматривать объявления в интернете, а заодно и в газете, найденной на кухне у Дейкина.
Вскоре после обеда Познер перезванивает.
— Алло, — говорит Дон.
— О Господи, Дон? Привет, — удивляется Дэвид.
— Да. Привет, — Дон, не в силах сдержать улыбку, присаживается на ручку кресла у телефона.
— Почему ты у Дейкина?
— Потому что… новости в следующем, Поз: я признался Ханне наконец-то. Дотянул до того, что дальше уже было некуда… Спасибо тебе, что ждал. И прости, что так долго. Это было бессмысленно. Столько тянул, но из-за этого всё стало только хуже, — улыбка Дона тает от горьких воспоминаний, к тому же он немного нервничает, осознавая, сколько тянул. Сколько Дэвиду пришлось ждать этого дня.
Познер охает и тихо отвечает:
— Спасибо, Дон. Я… поверь мне, это не так долго. Люди годами, бывает, ждут. Но я знал. Я знал, что ты так не сделаешь. Ты не смог бы врать им годами. Я верил в тебя, — он молчит пару секунд. — Плохо было?