Наверное, раньше запланированное или случайное присутствие Дэвида в гостях с ночёвкой было для Дона поводом отступить от обычного ритуала, всё же это происходило редко. А теперь Дэвид видит и это. Просто однажды выходит из душа, вытирая полотенцем волосы, заскакивает в спальню — голым, потому что забыл захватить трусы — и видит Дона на коленях у изголовья кровати. Тот закрывает глаза ладонью, как всегда, так что Дэвид как можно тише достаёт одежду и выходит. Ситуация знакома в чём-то, но в чём-то бесконечно нова. Сколько раз Познер ждал приятеля у дверей церкви, натянув наушники и прислонив свой велик к ограде. Иногда он заглядывал внутрь и видел его, сосредоточенного на внутреннем мире — или на мире горнем — неподвижного, отгороженного от реальности не только рукой, обхватившей лицо. Чем-то бóльшим. Дэвид, не удержавшись, заглядывает в комнату и сейчас. Дональд не выглядит умиротворенным. Иногда он бывал таким и в церкви, в трудные, переломные моменты: он взволнован, будто старается сделать что-то, чего-то добиться, «достучаться до небес». Дэвид тут же чувствует неловкость и отходит от двери, но образ всё ещё стоит перед его глазами. Есть в этом что-то, что он не может выразить словами. Дон, обращённый к Богу — в этой спальне. Уже практически в их спальне. На коленях у их постели. На которой они не раз уже делали… Бог знает что. Дэвид усмехается: шуточка в духе Скриппса. Если Бог есть, он ведь действительно знает. И Дон не видит никаких противоречий в этой ситуации. В их первую встречу в Манчестере это отношение уже бросилось Дэвиду в глаза — далеко не сразу, слишком зашкаливали эмоции — но всё же в первую же ночь. Тогда в тусклом свете ночника на груди Скриппса блеснул нательный крестик. Почему-то это смутило Дэвида, он же всегда знал, какой символизм заключается для Дона в этом предмете. И то, что Дон не снял, не спрятал этот символ, ложась с ним в постель, неожиданно глубоко тронуло. Это ведь вполне могло означать, что Дон, несмотря ни на что, не намерен прятать эту связь от своего Бога, не намерен отрицать её. Дэвид ещё не рискнул бы тогда утверждать, что Дона влечёт к нему именно любовь, а не минутная слабость или запоздалое любопытство. Но блеск этого крестика странным образом подарил ему надежду на то, что для Дона всё это может значить так же много, как и для него самого. Прежний Познер извёлся бы весь, пытаясь догадаться, что творится в этой вихрастой голове: не просит ли Дон, случайно, сейчас прощения за свои чувства к Дэвиду?.. Но, к счастью, он давно понял, что это дело более чем вредное. Всё равно не догадаешься, но иллюзию понимания себе заработаешь, а это очень скользкая дорожка. Лучше этого избегать. Он старается просто принять то, что есть. Принять Дона и его веру — и его открытость и безбашенность в сексе, его любовь. Вот такой он сейчас. Что будет после — время покажет.
Скриппс выходит из спальни через несколько минут и выглядит немного вымотанным, но спокойным. Дэвид надеется, что ему удалось достучаться куда он хотел или хотя бы прийти к миру с самим собой. Он подходит, и Дон обнимает его, просто ласково и тепло, и они стоят так с минуту, положив головы друг другу на плечи.
— Я пойду ложиться, — говорит Дэвид и неожиданно сладко зевает. Дон смеётся:
— Давай, я сейчас в душ и к тебе. Я скоро, — он ласково целует левый глаз Дэвида и отходит. Дэвид улыбается, укладываясь в постель. Если этот его Бог и знает, что они делают, он наверняка ведь так же знает, почему. Вряд ли стоит беспокоиться об этом.
***
Когда Дон случайно называет Дэвида «солнце» («иду, солнце» или «спасибо, солнце», брошенные в задумчивости из соседней комнаты), тот догадывается, что это значит. Больше даже по тому, как спохватывается Дон, чем по самому обращению, хотя в глаза тот его так ни разу не звал. Дэвид не акцентирует внимание на этом, не укоряет и ничего не спрашивает. Он знает силу привычки, сам пару раз воскликнул вместо «Ну Дон!» — «Ну Бентси!», обманувшись той же раздражённой интонацией, которую адресовал в последние годы чаще всего кошке. Дон старается следить за собой и зовёт его чаще всего «Дэвид» и «Поз», а иногда «свет очей моих», за что получает либо газетой по макушке, либо поцелуй в нос. Под настроение.
***
Дональд по секрету ото всех мечтает познакомить Поза со своими детьми. Он понимает, что сейчас, когда они так ждут отца и так скучают по его вниманию, приводить на встречу с ними ещё и Дэвида было бы не очень-то уместно, но это не мешает ему мечтать. Он отвечает на вопросы Лиззи, которая довольно быстро вспоминает, когда впервые услышала имя Дэвида, но, слава Богу, не делает далеко идущих выводов, а просто задаёт ещё несколько уточняющих вопросов вроде «А он гей?», «А почему ты с ним живёшь, ты же не гей. Ну, ты не красишься и не делаешь такие жесты…», «Как, и он не красится? Ну я же видела по телевизору». Дон едва удерживается от того, чтобы рассказать ей о том, какие вообще бывают геи (ну это ей действительно знать не обязательно), и ограничивается тем, что они просто бывают разные. Ведь все люди отличаются друг от друга. «А мама говорила, что по нему сразу видно, что он гей». О Господи. Насколько проще было бы взять и познакомить их. Но — увы.
Однако жизнь подбрасывает неожиданную возможность, которую Дон упускать, конечно же, не собирается: возникает необходимость раньше забрать из летнего лагеря детей, а Ханна в командировке. Она может прилететь вечером того же дня, но забрать их умоляют утром, потому что произошло какое-то ЧП с канализацией и с водопроводом. Ханна не оставила Дону ключи от дома, поэтому ему придётся отвезти их сначала к себе. Она очень недовольна этим, «пускать детей в ваше логово порока» (она это серьёзно говорит), но что она ещё может сделать? Она, конечно, ставит условие, чтобы в доме при детях не было твоего ЭТОГО, но Дон ей такого обещания не даёт (хотя и не говорит, что он совершенно точно будет там). Она фыркает, но помощь Дона ей нужна. Ничего не поделать.
Познер немного паникует, услышав о знакомстве с детьми: «А вдруг я им не понравлюсь?» К тому же, у него как раз в этот день заключительное собеседование в колледже… Но Дональд всё равно рад. Очень рад, что самые дорогие ему люди наконец встретятся. Он, конечно, и сам немного нервничает, ещё и оттого, что дети могут обидеть Дэвида чем-то, но запрещает себе волноваться о том, чего не было.
***
Дэвид летит в квартиру Дона как на крыльях. Последнее собеседование пройдено, контракт подписан, всё получилось, как было задумано! Он действительно может остаться в Лондоне с Доном, теперь без сомнений. А это значит, что можно паковать оставшиеся вещи, и надо будет ещё разок сравнить здешние требования к программе с тем, что у него заготовлено, и — о! Можно будет показать Дону ещё одно предложение о сдаче жилья, которое он видел на днях, там было кое-что интересное… Дэвид возвращается к реальности от своих мыслей и планов уже у двери, и — Господи! — привыкнет ли он когда-нибудь к тому, что его за дверью действительно кто-то ждёт, кто-то родной и любимый, кому так же не терпится узнать все новости, как Дэвиду не терпится их рассказать…
— Милый, я дома! — весело зовёт он — и осекается: он совсем забыл, что сегодня Скриппс будет ждать его не один. Он прислушивается и слышит тихий смешок Дона и… ну точно! Детские голоса. «Пап, там кто-то пришел!» — «Кто там пришел, папа?» Дэвид прижимается спиной к дверному косяку, борясь с недостойным мужчины порывом выскочить за дверь и сбежать. «Это Дэвид, ребята, я же вам говорил», — слышен голос Дональда, и его шаги приближаются. Он появляется в прихожей, ухмыляясь во весь рот.
— Я забыл! — шёпотом признается Дэвид.
— Ага, я так и понял, — говорит Скриппс и, мимолётно оглянувшись на комнату, делает шаг, приобнимает его и целует в губы. Отстраняется быстро, но руку с его талии не убирает. Сердце Дэвида бешено колотится в груди.
— Да не бойся так. Всё будет хорошо. Лучше скажи: подписали?