Бытовые привычки Дэвида почти не изменились с прошлых лет, замечает Дон. Он всё так же любит сидеть на не предназначенных для этого поверхностях вроде спинки дивана, столешницы или подоконника, непостижимым образом сливаясь при этом с обстановкой. Впрочем, в этом сейчас, пожалуй, не осталось былого стремления съёжиться и занимать как можно меньше места, теперь это больше о комфортном растворении в пространстве. Дон не может не вспомнить, как однажды Адиль, поняв, что в упор не заметил тихо что-то читающего Познера на кресле в собственной гостиной, предположил, что Дэвид на самом деле просто человекообразный кот. Дон никогда не держал дома кошек, но Адилю насчёт их повадок он верил.
Когда оба они одновременно работают в кабинете, в который превратили одну из спален, умудрившись втиснуть туда второй письменный стол, особенно заметна становится привычка Дэвида к одиночеству. Он иногда прыскает от смеха или тихо удовлетворённо хмыкает, вчитываясь в ученические работы, но не сразу вспоминает о том, что кто-то, с кем можно поделиться смешными или, наоборот, удачными отрывками, сидит теперь от него всего в двух шагах. Дон подкатывается к его столу на своём рабочем кресле, заглядывает через плечо — и Дэвид улыбается ему, показывает исписанные листы, что-то комментирует. Очень заметно, особенно поначалу, что Дэвида от этого накрывают разом все воспоминания о собственной учёбе, когда он часто работал с Доном бок о бок — так блестят его глаза, такой задумчивой становится улыбка. И всё-таки постепенно он привыкает и начинает время от времени зачитывать достойные внимания отрывки. Иногда даже размышляет вслух о теме следующего урока — и приходит в восторг, если Дон вдруг подсказывает новый взгляд на тему, напоминает о какой-то параллели или малоизвестном факте, способном зацепить внимание учеников. А Дон прежде очень редко работал дома, у него и не было никакой привычки, с этим связанной. Но такая возможность в любой момент попросить совета и получить немедленный отклик от Поза ему тоже очень нравится. И воспоминания, конечно, накатывают и на него.
На своей шкуре прочувствовав, какие тяжёлые последствия порой наступают из-за банального нарушения режима дня, Дэвид ещё в университетские времена начал стараться вовремя есть и ложиться спать — и заставлять друзей делать то же, благослови его Бог. Вот и сейчас он не даёт Дону засидеться за работой дольше разумного — правда, тактика его несколько изменилась. Закончив свою работу, освежившись перед сном и несколько раз безрезультатно окликнув Дона, Дэвид подходит, протискивается между ним и его бумагами и присаживается на край стола с вызывающим видом. А если Дон имеет наглость изобразить недовольную мину, Поз переходит к радикальным мерам и аккуратно ставит ступни в тонких домашних носках на его бёдра, в дразнящей близости к паху. И при этом у него такое выражение лица, что Дону просто ничего другого не остаётся, кроме как поддаться желанию, раздвинуть ладонями колени Дэвида, наклониться и вжаться лицом в его пах, вдохнуть его запах, едва заметный после душа, выдохнуть горячий воздух, прижимая раскрытые губы к его члену, подрагивающему под мягкой тканью брюк. Удовлетворенный вздох Дэвида, его мгновенно реагирующий член, его рука в волосах Дона отвлекают от работы очень эффективно, просто никаких мыслей не остаётся в голове. Чаще всего Познер всё же тащит его в спальню, но и прямо на письменном столе они, честно говоря, тоже сделали это пару раз, не смогли удержаться.
Дональд и сам понимает, как важно не переутомляться даже любимым делом, потому, наверное, совсем не чувствует раздражения. И если иной раз он, дописав строку, задерживается над листом бумаги дольше необходимого… Что ж, результат устраивает обоих, а значит это не манипуляция, не так ли?
Дону смешно вспоминать, когда он впервые подумал о том, чтобы коснуться губами члена Познера. Куда раньше, чем познал вообще любые ощущения от настоящего секса с партнёром. Он даже насчёт времени года уже не уверен, но это было в Магдален, в комнате Поза, как раз зачитывавшегося страшно нудным учебником сравнительной политической экономии, о котором студенты прошлых лет даже сложили пару уничижительных лимериков. Дон одолел эту книгу только благодаря привычке к самодисциплине, но Поз так явно ей наслаждался, что Скриппс не смог удержаться от пары мягких подколок на этот счёт. Познер, перелистывая страницу, отозвался задумчиво:
— Мда, это наверное как с минетом: кому-то и представить противно, а кому-то делать нравится…
Скриппс тогда вскинул брови, не отрываясь от своей книги:
— Серьёзно? Я думал, предполагается удовольствие только одного участника этого действа.
Краем глаза он заметил, что Познер повернул к нему голову, и обернулся в ответ. Поз приподнял одну бровь и смотрел искоса, так порочно улыбаясь, что Дон просто не выдержал и расхохотался:
— Боже, Поз, вот ты ни слова не сказал, а уже выдал Слишком Много Информации! У Дейкина научился?..
Тот пожал плечом и вернулся к учебнику, посмеиваясь про себя. А Дон, пользуясь тем, что он отвернулся, постарался незаметно поправить в штанах недвусмысленно отреагировавший член… и привычным усилием воли переключил внимание на собственную работу.
Как ни странно, во взгляде Поза тогда не читалось того, что он очень хотел бы сделать минет именно Скриппсу. Может быть потому, что это казалось совершенно нереальным, и Дэвид никогда не думал об этом всерьёз. Но именно тогда Дон впервые поймал себя на мысли, что сам, пожалуй, хотел бы попробовать. Хотел бы узнать, что же в этом такого… Что ж. Теперь он знает.
***
Так уж получилось, что общая их квартира случайно относилась к той же церкви, что и та, которую Дон снимал сам, так что снова менять приход ему не пришлось. Он был этому рад, ведь успел уже привыкнуть: поначалу он посещал эту церковь даже чаще, чем свою прежнюю. Когда вернулись его обязанности с детьми — и когда приехал Познер — он перестал ходить туда каждый день, конечно. Но ректор** этого прихода успел обратить на него внимание. Дон, хотя и был теперь, мягко говоря, постарше, всё же отличался от типичных прихожан и возрастом, и, в общем, даже полом. Основным контингентом церквей — по крайней мере не в праздничные дни — в Лондоне, так же как и в Шеффилде, были пожилые люди, по большей части женщины. Священник даже подошёл к нему однажды после службы и спросил, что заставляет его приходить так часто, и не нужна ли ему какая-то более серьёзная помощь. Дон был тронут, но подробности рассказывать всё же не стал, признался лишь, что в самом деле переживает трудный период в жизни, но его частые визиты — не признак каких-то невероятных испытаний, а для него скорее возвращение к норме, привычный, успокаивающий ритм.
Он упоминает, что ходит сюда, когда они проходят мимо вместе с Познером, но совсем не ожидает после этого однажды воскресным утром обнаружить его стоящим у ограды с книжкой в руках и пакетом продуктов, висящим на локте. Они оба расплываются в улыбке, завидев друг друга, и Дон впервые едва сдерживается, чтобы у всех на виду не поцеловать этого сентиментального придурка — такого же, видимо, как он сам.
— Где же велики? — со смехом спрашивает он. — Только их и не хватает в этой картине.
— А что, можно будет и великами озаботиться со временем. Они входят в моду, — подмигивает ему Поз. — А пока пройдёмся пешком. Я специально так старался подгадать, чтобы успеть к концу вашей службы. И ведь правильно же помню, смотри-ка! Сколько лет прошло…